Несносный век. Високосный год.
Магический нарратив.
Ещё в Москве Маргарита живёт.
Ещё в Париж не летит.
С утра расчёсывает метлу
и мажет волшебный крем:
она и в кухне как на балу,
на зависть Наташам всем.
Но жить в Москве – несусветный труд,
напряг и нервы в струну:
вдруг завтра Мастера заберут
не в дурку, а на войну?
Дадут портянки и АКМ,
и скажут: «А ну вперёд!»
Тогда уже не поможет крем
и магия не спасёт.
Кому сегодня нужна война?
Никто не ответит: «Мне».
Сам Азазелло, глотнув вина,
шифруется в стороне.
Но дым всё чаще щекочет нос,
и Аннушек тошен вой.
Тут даже Римский и Берлиоз
расстались уже с Москвой.
А Маргарита ещё в Москве –
на Патриках латте пьёт,
и что там у неё голове,
сам Воланд не разберёт.
Кипит под пяточками Арбат,
Андреевский помня склон.
Плевать, что рукописи горят –
всё скачано на айфон.
На Воробьёвых накатит грусть,
в глазах заблещет вода:
роман, затверженный наизусть,
сбывается не всегда.
Но даже если далёк покой
как важный сюжетный ход,
есть котик рыженький под рукой –
он тот ещё Бегемот.
Спит Ерушалáим в осаде тьмы,
спят Левий и Крысобой.
«Давай же, Гелла, теперь и мы
накатим по сто с тобой
и ляжем спать, чтобы всё забыть,
одна на двоих кровать...»
Ещё в Москве Маргарите жить.
Ещё с Москвой бедовать.