Э.А.
Бродил он от дамских точёных ног,
Нюхал пороги берлинских салонов;
Туфли топтали, и бисмаркский норов
Отвешивал моту пинок.
Напившись вина, целовал каблуки,
Хватал за колени – поэт-Казанова –
Его выметали... и снова... и снова...
С вывихом правой руки.
Кто-то давался себя целовать –
Мещанское белое бабкино платье.
Тем, что доступно, с какою же стати
Рыцарю пренебрегать?
Всю жизнь проходил, наводя свой прицел
На дамские – о, ювелирные! – ноги.
Худы ли, толсты, корявы, убоги –
Не видел и знать не хотел.
Но рыцарь любил. Даже клятву давал
Чёрному ангелу йенской капеллы:
Ноги её – о, душисты и белы! –
Поставить на свой пьедестал.
Шею свою привинтить к каблукам,
Чёрным, как тьма гелиопольской ночи,
Чтоб был на цепи, когда он захочет
Ползти в развращённый храм.
Ангел ту цепь отстегнула от ног
И слов не брала подлеца-ловеласа,
Ведь совесть и честь – недогнившая масса –
Цветут, как приходит срок.
Бродил он от дамских точёных ступ,
Свободой хвалясь перед мелочной сошкой,
Об ангеле помнил спьяну немножко,
О клятве – что был он глуп.
И ноги трясутся канканами вспять,
И горбится рыцарь под совестью ныне.
О, где же ты, ангел? Ноги родные...
У чьих мне ног умирать?..
