Котенок от радости не мог сказать ни единого слова, хотя и понимал, что с приходом Привика, он может говорить. Целый день он думал о том, сколько всего он расскажет, когда, наконец, сумеет говорить, и вот теперь только молчал и таращил глаза, как таракан усы.
— Чего это он? — обеспокоено спросил Привик у Подбатарея.
— Обрадовался, наверное, — пробурчал Подбатарей, — ничего особенного. От радости многие теряют дар слова.
Подбатарей повернулся в Привику.
— Слышишь, Привик, пошли скорее, рыбки хотят с тобой поговорить!
— Рыбки тоже? — удивился про себя котенок. А вслух он невпопад сказал, — Здравствуйте!
Привик кивнул котенку. К Привику все тянулись как к наследному принцу. Или к особе королевской крови. А он, Привик, расцвечивался всеми своими точечками прямо как на рекламе.
На груди у Привика вдруг появилась ленточка-полоска, на которой из плывущих точек образовались слова:
— Привет, всем! Всех люблю! Все вы мне нравитесь! Вы все — замечательные! — и далее. — Все — равны, говорить должны все — слышать должны все! — вот такие вот слова были написаны на полосочке у Привика. Слова на полосочке проплыли, и полосочка потускнела, а Привик чуточку смутился. И пояснил смущенно:
— Это я от избытка чувств, — он показал на гаснущую ленточку у себя на груди и продолжил, улыбаясь, — я просто соскучился по друзьям и хотел всем сразу показать, что я вас всех люблю! Люблю всех, кто живет в нашей волшебной 360-ой квартире.
Привик помахал всем, а потом подошел к маске африканского вождя на стене. Маска распушила рыжие усы в в объятьях.
Привик дернул маску за усы и сказал что-то по-африкански. Африканский вождь не обиделся ни капельки и довольно заурчал. Привик и маска африканского вождя перекинулись парой слов. Маска африканского вождя была культовой — колдовской.
Подбатарей шепнул котенку:
— Африканская маска — колдун. Привик надеется, что колдовство африканского вождя может ему пригодиться.
— А где ты был Привик? — влез котенок в разговор вождя и Привика. Котенок уже освоился, хоть и говорил всего только второй или третий раз в жизни, это у него выходило не хуже, чем у того, кто говорит сотый раз в жизни. Все, кроме котенка промолчали — и Подбатарей, и стулья, и обои, и шторы — все промолчали, никто больше не решался прервать беседу маски с Привиком.
Африканский вождь не сделал замечания котенку, хотя в этом доме было не принято спрашивать у Привика, где он был и откуда пришел. Видимо коты ценились и в Африке. А вообще, благодаря приходу Привика в квартире уже было шумно, и Дикуша мог найти с кем поговорить, потому что разговоры уже начались. Привик разговаривал с Маской африканского вождя, Подбатарей разговаривал с напольным вентилятором, и другие вещи начали переговариваться между собой: приветствовали Привика, здоровались, и передавали друг другу приветы. Тем не менее, несмотря на болтовню, в квартире было тихо. Подбатарей что-то сказал Привику на ухо, и Привик повернулся к стеклянной сове. Сова торопливо замигала, что-то рассказывая. Потом еще кто-то позвал Привика, и еще кто-то, и он с сожалением отошел от Маски африканского вождя.
В квартире № 360 шла оживленная болтовня и в то же время, в квартире было тихо, и люди спали спокойным сном. Ведь было уже поздно. Пока котенок отдыхал в кармане пальто, начался вечер, прошел вечер, закончился вечер, и наступила ночь. Пока котенок отдыхал в кармане пальто — наступила ночь, люди закончили свои дела и легли спать: и Саша, и Володя, и мамочка, и папа.
Люди уснули, и Привик пришел пообщаться с нелюдьми, населяющими квартиру №360.
Люди уснули, и Привик пришел. У Привика в волшебной квартире было много приятелей. Конечно, у него были тут не только приятели, но и друзья. Например, одним из его друзей был Подбатарей., другим его другом был Маска африканского вождя с рыжими усами. Маска, которую папа Саши и Володи привез из экспедиции в африканскую страну Кататонию или Пустыняпотамию. Скорее всего, вот из-за этой волшебной маски да еще из-за номера квартиры Привик и сумел заякориться в их доме. Потому что Привик все время оглядывался на эту маску, пытался подойти к ней и о чем-то поговорить. Да не тут то было! После того, как Дикуша отвлек Привика, Привика все время кто-то отвлекал, кто-то перебивал, кто-то задавал вопросы.
Маска африканского вождя всем улыбался, даже шкуре медведя. А шкура медведя — хоть и любила поговорить, — Маску африканского вождя все-таки не любила. И всегда на нее рычала. Или скалила зубы. А маска насмешливо показывала шкуре — черный и длинный африканский язык, больше похожий на хвост мула. Вот так. Но все эти моменты не мешали котенку Дикуше радоваться приходу Привика и тереться о его ноги то правым, то левым боком. Потом котенок Дикуша от избытка чувств стал носиться по комнатам, Привик протянул Подбатарею руку и подсадил себе на плечи. Подбатарей оказался очень доволен и сидел на плече у Привика ловко, как попугай на плече у пирата. Но ног у Подбатарея по-прежнему не было видно.
— По независящим от меня причинам, — туманно объяснил Подбатарей, вернувшемуся котенку. В ответ на его вопросительный взгляд, и пожимая плечами. Ног у него, может быть, и не было, а, может, их не было видно, зато плечами Подбатарей пожимал очень выразительно. А чтобы котенок тоже не запрыгнул на плечи Привику, Подбатарей обнял Привика за шею и положил свою ручку на второе плечо Привика.
Привику страшно хотелось поболтать — было видно, что у него просто чешется язык. По его собственному признанию Привик мог одновременно разговаривать с двадцатью или даже с тридцатью разными существами, и чем больше будет компания, тем больше это ему нравилось.
— Я не молчаливое Привидение, — хвастался Привик, — я болтливое привидение. Я — привидение, поддерживающее разговор.
Это всем и так было понятно.
— В основном я поддерживаю разговор на телевидении. — там столько людей, которые не умеют говорить! Они приходят на телевидение поговорить, но говорить умеют не лучше любого из вас. И потому мне приходится быть там, на телевидении, чтобы поддерживать разговор.
— Хотя на телевидении всегда кому-то нужно поговорить, — объяснял Привик, — именно поэтому я поселился в телестудии. Там у меня собственная студия «Серебряный Привик». Со своей телекомпании — я вхожу в любую другую телевизионную программу и поддерживаю беседу. А когда в студиях перестают вещать, мне становится скучно, поэтому я прихожу в вашу компанию и поддерживаю вашу беседу. Так вы мне нужны — мои обожаемые друзья. Я — Привик, привидение, которое поддерживает беседу.
— А что ты делаешь с теми, кто не умеет поддерживать беседу? — спросил котенок. — С теми, кто не умеет говорить?
Он спросил это просто так, чтобы что-то сказать.
— У меня все умеют говорить, — высокомерно сказал Привик.
— У меня все умеют говорить, и все говорят, — твердо ответил Привик. — Конечно, если я нахожусь рядом.
— Это волшебство, — добавил он, — и с этим ничего не поделаешь. Я привидение беседы — если я нахожусь рядом с ведром, значит, ведро умеет разговаривать, если я рядом с гантелями, значит гантели умеют разговаривать, а если рядом с домашними тапочками, значит домашние тапочки тоже умеют разговаривать.
— Вот тапочки, — подумал котенок, — это здорово!
Котенок уважал домашние тапочки, — особенно мамулечкины с балабошками.
— Все умеют разговаривать, — горячился Привик, — И кошки, и рыбки, и Подбатарей, и кастрюли, и ложки, и табуретки и даже унитазы.
— Подумаешь — унитазы, — подумал котенок, — чего это им не говорить, если у них такие здоровые пасти.
Все равно котенок относился к разговорам Привика, как к хвастовству. Ему хотелось бы убедиться в том, что слова Привика — правда.
У котенка мелькнула одна ну очень интересная мысль. У него была тема, которая его, котенка, волновала.
— Так пойдем, поговорим с кастрюлями, — предложил котенок, — пусть они ответят, почему они не дают схватить печенку из воды, и обжигают мне лапу.
— Да, подожди ты! — перебил котенка Подбатарей, сидящий на плече у Привика, — у нас есть вещи поважнее. Слышишь, Привик, рыбки очень просили поговорить. Ты не говорил с ними уже неделю.
— Пошли к кастрюлям, — настойчиво тянул котенок.
— Пошли к рыбкам! — решил Привик.
И все пошли в другую комнату, к аквариуму. Кроме котенка. Котенок не пошел со всеми, потому что разозлился.
Все были довольны. Только котенок остался недоволен. У него был такой великолепный шанс договориться с безмозглой кастрюлей, он прямо очень хотел переговорить с этой кастрюлей. Раз уж ему вышел такой случай. Но Подбатарей спутал котенку все планы.
— Если бы Привик переговорил с кастрюлей, кастрюля больше бы меня не обижала — не обижала и спокойно давала бы мне вытянуть изнутри печенку, или курятинку, или что-нибудь еще. — Так рассуждал котенок.
— Хорошо бы договориться с кастрюлей, — котенок никак не мог успокоиться. Он все время думал о кастрюле:
— Кастрюля, ловит, например, куриную ножку или кусочек печенки, а я забираю. Это же очень, очень удобно для кастрюли, — думал котенок, — потому что там у нее внутри снова освобождается место, и она, кастрюля, снова может кого-нибудь словить. Потом Дикуша пошел вслед за остальными. После того, как Привик отказался идти с ним на кухню. Не пялиться же ему, котенку, в одиночестве на свежеподранную тюль, потому что с досады, что идет не по-твоему, раздерешь не только тюль, но и медвежью шкуру. Медвежьей шкуры в той комнате, где злился Дикуша к счастью для нее не было, и поэтому Дикуша не сумев уговорить Привика идти к кастрюле, разодрал тюль, а потом пошел вслед за всеми.
Но котенок думал о своем, тогда как настроение в квартире было совсем иным.
Всем хотелось общения, обмена мыслями, идеями, приветствиями.
Все хотели поговорить пользуясь случаем.
— Поговорим!
— Поговорим!
— Поговорим!
— Поговорим!
Неслось отовсюду…
Как для людей, так звуки сказочных болтунов не были слышны, но крики и вопли вещей и посуды были настолько громкими для имеющих сказочные уши, что вполне могли долететь даже до Привидонии. Вам понятно? В обычном мире сказочных разговоров не было слышно, а в сказочном мире вечеринка так и оставалась вечеринкой, и ее звуки разносились по всей округе. Шум замечательной вечеринки, которая начиналась в 360-ой квартире долетал до всех сказочных обитателей двора, он долетал даже до Привидонии. И всех, кто там, в Привидонии, скучал или подремывал, охотился или развлекался, нет-нет, поднимали глаза на окна квартиры. И букашки, ползающие по тряпью, и мыши, и крысы, и Катт, и Жаба с куриной головой, и Кабакот. Сам Привидон, не к ночи он будь помянут, сидел в стоке — парил ноги и ни на что внимания не обращал. Пока. До поры до времени.
Тем временем публика аплодировала Привику.
— Поговорим!
— Поговорим! — неслось со всей квартиры. Поболтать хотели практически все. Настроение было праздничное.
Котенок даже предложил:
— Может, разбудим домовых?
Он еще плохо разбирался кого и как тут зовут. Он имел в виду Сашу, Вову, папочку и маму.
— Не домовых, а домашних, — поправил его ехидный Подбатарей и добавил. — Домовые и домашние, — это разные существа, — Подбатарей растянулся как меха, а потом снова стянулся. И все это только ради того, чтобы хихикнуть.
Как будто котенок сам этого не знал. Теперь, сидя на плече у Привика, Подбатарей постоянно выпучивал свои глаза на улитных рожках, потому что хотел увидеть все.
Из-под батареи ему ничего не было видно.
Подбатарей сидел на плечах и дергал за ушки Привика.
В одном месте он едва не ударился о свисающий рукав задвинутого на шкаф пылесоса, но в последний момент пригнулся, и все кончилось очень хорошо.
— Нет, — сказал Привик, — Людей будить не будем. Я целый день и половину ночи поддерживаю разговоры людей. А они без меня умеют говорить. Поэтому, когда у меня оказывается несколько свободных минуточек, мне нравится поддерживать разговоры тех, кто вообще не умеет говорить. Мне нравятся разговоры тех, для которых я единственная возможность пообщаться. Тех, кто не умеет разговаривать, без моего участия, кто без меня вообще — нем, — вот так сказал Привик и добавил, поправив на плече сползающего Подбатарея.
— Я — ваш язык. Поэтому говорите, пока я у вас, наслаждайтесь беседой. Это — ваша ночь, говорите, а я вас с удовольствием послушаю и заодно займусь своими делами.
— А какие у тебя дела? — спросил Дикуша.
— Так, — неопределенно ответил Привик, — есть кое-какие дела.
Маска африканского вождя сдвинул брови.
Подбатарей поманил котенка. Котенок вскочил на шкаф и Подбатарей сказал ему на ушко:
— Он ищет свое тело, — сказал Подбатарей негромко, — Привик считает, что он — не Привидение. Что он — настоящий человек. Просто он — человек, уснувший перед телевизором. Привик думает, что его сознание заблудилось в телесети, а его тело, настоящее тело, впало в летаргический сон, — и так вот и сидит перед телевизором. Поэтому при любом посещении, любой волшебной квартиры, где он может заякориться, Привик бегает по соседям вокруг — ищет, нет ли где его тела… И так — по всему миру! У него во всем мире есть друзья.
— По всему миру! — загалдели гардины.
Котенок почти не удивился.
— Ага, — продолжил Подбатарей, — ищет по всему миру, и в нашей квартире тоже.
— Идея-фикс, — пренебрежительно фыркнула маска африканского вождя на общем языке. — В этом мире можно прекрасно обходиться без тела. Было бы дело.
Какое дело — маска не уточняла. У маски был скверный африканский характер.
Привик ничуть не обиделся, что при нем обсуждают его дела.
— Да, — сказал Привик, — Если я найду свое тело, то вполне возможно, буду не привидением, а вполне нормальным, полноценным человеком. Если моя догадка правильная, и у меня есть тело, и оно спит в какой-нибудь квартире у телевизора, то я войду в него и стану нормальным человеком. Мое тело перестанет быть телом, а я, Привик, перестану быть Привидением. Мы сольемся и станем правильным существом. Выключим телевизор и станем жить-поживать, добра наживать. А еще — не удержавшись заметил Привик, — мы сможем работать на телевидении. Потому что я, Привик, знаю телевидение как свои пять пальцев, — Привик растопырил прозрачные пальцы. Их было семь.
— А много вас на свете, Привиков? — спросил у Привика Дикуша.
— Пока я один, — говорил Привик, — конечно много людей спит под телевизором, но улетел я один. Потому что только тело моего хозяина впало в летаргический сон.
Привику явно не хотелось расстраивать своих друзей:
— Эй, не печальтесь, — сказал он, — зачем вам слушать эту историю, — я пришел, и вы можете говорить. Забудьте о моих проблемах, разговаривайте, шутите, смейтесь, — и Привик пошел в большую комнату. Все кто хотел поболтать — понеслись в большую комнату вслед за Привиком. Таких было немало.
Там, в большой комнате очень хотелось поговорить. Знаете кому? Аквариумным рыбкам!
Аквариумные рыбки — мы это понимаем, — не могли выйти из аквариума, прийти к Привику, но, наверное, у них были вопросы, если они так сильно хотели поговорить с главным. Главный — так они называли Привика. Все обступили аквариум. Привик посадил Подбатарея на диван и приготовился слушать.
— Мы очень извиняемся,— говорили рыбки, наплывая одна на другую. Они говорили прямо в своем аквариуме, и их по-прежнему не было видно над поверхностью воды.
— Мы очень извиняемся, Привик, но у нас есть небольшая проблема.
— Небольшая? — удивился котенок. По его мнению у рыбок были большие проблемы, если они жили в крохотной стеклянной коробочке.
Рыбки тем временем пускали бульбочки изо рта.
— Наша проблема — это наш новый жилец. Вот этот самый котенок Дикуша!
Вот это да! Вот это Дикуша удивился. И на него все посмотрели.
Лично он, котенок, не считал себя небольшой проблемой. Он считал себя большой Прелестью.
Котенок Дикуша опешил. Ошипел.
Рыбки вовсю ябедничали Привику, Подбатарею и вообще всем, кто хотел их слушать:
— У серебристой рыбки, — рассказывал вьюн. Он все время смотрел то на Дикушу, то на Привика, — скоро будут мальки. И ей нельзя волноваться. А тут бегает и постоянно лезет в аквариум этот вот котенок!
Котенок зашипел на вьюна.
— А у нас, — закричал из ракушки на дне аквариума сомик. Он занял ракушку, когда из нее вылез вьюн. — А у нас и так стесненные условия жизни. И очень мало места. Просто картостофически, — и все рыбки забулькали.
— Катастрофически, — поправил Подбатарей.
У котенка даже глаза сверкнули:
— Какой, какой кот? — зашипел он на Подбатарея. — Фирческий?!
— Я говорю не кот, а кат, — объяснил Подбатарей, — катастрофически…. Сомик неправильно выговорил это слово. Катастрофа — это когда все идет кувырком. Когда все взрывается, разбивается, разлетается и ломается.
Рыбки перестали шевелить плавниками и с испугом уставились на Дикушу. Вьюн юркнул было в раковинку, но она уже была занята сомиком. Рыбки уже были не рады, что наябедничали на Дикушу. Катастрофически.
— И вообще, — сбавил тон вьюн, нервно оглядываясь на Дикушу. — У нас все плохо. И кот нам не нравится.
— У нас все неприятности из-за кота, — крикнул сидящий в раковине сомик.
— Катастрофа, — сказал котенок Дикуша. — катастрофа, катастрофически, — повторил он. Неожиданно слово Дикуше стало нравиться. — Хорошее слово, — подумал он. — Чем-то меня напоминает. Тем временем все нашли общий язык. Все принялись ругать Дикушу.
— Правильно, не нравится нам котенок, — закричали обои.
— И нам не нравится, — решительно пробулькал из раковинки сомик. — Этот новый жилец нам не нравится.
— Не нравится, потому что он к нам лезет. Он вредный, он нам не нравится!
— Не нравится, — подтвердила серебристая рыбка. Такая маленькая, что Дикуша ее даже не разглядел.
— Нравится, — вдруг возразил из вредности темный автопортрет африканского вождя. Он возник и в этой комнате — А мне он нравится. Он — черный!
— Не нравится, — закричала тряпка из прихожей.
— Не нравится, — хором сказали ножки из-под стола — он нас царапает. Он несерьезный, невоспитанный.
— Он — негодник! — закричали разодранные шторы из соседней комнаты.
— Годник, — возразили две малюсенькие диванные подушечки. Они были такие маленькие, что ими никто не пользовался, и никто на них не обращал внимания.
— Годник, — хором закричали маленькие подушечки, — он мышей прогнал.
Все на секунду замолчали и задумались.
— Да не было у нас никаких мышей, — закричала из кухни хлебница.
— А он не у нас прогнал, — нашлись маленькие подушечки, — он вообще прогнал.
— Это вы вообще гоните, — разозлилась вазочка с конфетами.
У вазочки с конфетами отлегло от сердца. Она подумала, что у них и вправду появились мыши.
Дверь одежного шкафа согласно скрипнула. Она была согласна скрипеть.
— Тихо, — сказал Привик.
Привик был умный и хитрый. Он знал, что его послушают.
— Пусть, — сказал Привик, — вас рассудит та, что всегда бывает правой. Хотите узнать ее мнение? Тогда мы точно будем знать — хороший котенок или плохой. Нужен он нам или не нужен? Договорились?
— А кто это у нас всегда прав? — недоверчиво спросил кто-то из бельевого шкафа.
— Действительно — кто? — спросил Привик, — и оглядел притихших друзей.
Все скромно промолчали. Кое-кто прочистил голос. Что-то зашуршало под диваном.
— Всегда права… — начал Привик.
Все думали, что это ошибка, что Привик шутит. Каждый считал, что не может быть на свете существа, которое всегда право. За исключением себя самого конечно и, может быть, Привика. Так все подумали. И ошиблись.
— Всегда права… — Привик сделал многозначительную паузу, Даже тишина перестала звенеть.
— Всегда права у нас правая тапка, — торжествующе сказал Привик. Все захлопали. Всем понравилась находчивость Привика. Все согласились.
Котенок от удивления открыл рот. Не думал он, что все будет зависеть от тапки. Правой тапки.
Правая тапка заскромничала. Балабончик на ней покраснел еще сильнее.
— Ну что вы, право, — засмущалась она. Конечно — это была мамочкина тапка.
— Ну я такая неприбранная, — кокетничала она — подошва скошена, и-ах-я так неготова… кроме того, я вообще-то больше по ноге правая… А не то, чтобы вообще…. Я, конечно, понимаю, что если нужно, то определенно выходя из гармонии…
— Что с Дикушей решили? — перебил ее Привик.
— Так он прав! — сказала правая тапка. — Бегает себе, прыгает…
— А мы? — закричали шторы. — Он же нас рвет, по нам лазает!
— А мы? — закричали рыбки. — Он нас баламутит.
— Так вы тоже правы, — сказала правая тапка.
— Все ясно, — сказал веник. — У правой тапки — все правы.
— Подкаблучница! — прошелестела штора.
Но общественное мнение все равно повернулось в сторону Дикуши.
Правая — есть правая!
— Ничего, — сказал веник совку, — мы его по-другому выживем.
— Как? — так же тихо переспросил совок.
— Будем смеяться и подначивать, что он никогда не был на крыше. — Он сам уйдет.
— На крышу! — зашипел вентиль в ванной. — Пусть идет на крышу!
А правая тапка вдруг неожиданно разгоревалась:
— Ой, — закричала она. — А кто видел мою левую тапку?
Левая тапка помалкивала. Ее никто ни о чем не спрашивал. Она была просто так — для пары. Но пара — есть пара. Левая тапка нужна была правой. Все стали оглядываться в растерянности. Никто не знал, как помочь правой тапке. Рыбки хотели еще что-то сказать, но все смотрели на правую тапку.
Правая тапка рыдала у дивана:
— Может, она потерялась, моя левая сестричка, может, ее случайно выбросили?
Тогда благородный Дикуша, вспомнив все свои лесные привычки, принюхался, прислушался, прыгнул под журнальный стол и вытянул из-под стола левую тапку.
Левая тапка мирно посапывала. Она все проспала.
— Ишь, куда запропастилась, — довольно промурлыкала правая тапка. — Как ты ее нашел? — уважительно спросила она у Дикуши. — Мой герой!
— Под столом все что угодно можно найти, — пренебрежительно сказал веник, и совок подтвердил.
— Да, да, да — не надо далеко ходить, — сказал веник, — ни в горы, ни в лес.
— Не надо далеко ходить, — сказал веник.
— Не надо, — согласился котенок.
— Уж ты-то точно никуда не способен пойти, — пренебрежительно сказал веник. — Ведь ты — домашний котенок.
— Я — домашний? — вдруг разозлился Дикуша. — Я —норвежский лесной кот, — закричал правый котенок.
Тьфу! То есть просто котенок.
— Норвежский лесной! Я свободный котенок, куда хочу — туда хожу.
— Да, — поддержала котенка благодарная правая тапка, обнимая левую, — мы — свободные тапки! Куда хотим — туда идем!
И она прикрикнула совку:
— А тебе я советую помолчать!
— Но ведь действительно, чтобы что-то найти, надо поискать под столом, — плаксиво повторил веник.
— Значит, — спросил еще кто-то, — если ты где-то что-то потерял, надо искать потерю под столом?
— Но-но, — закричал обеденный стол, — но-но, вы там не очень.
— Скажете, что потеряли слона, кита или девятиэтажный дом и придете искать подо мной?
— Под столом, — закричал вредный совок. Он заступался за веник и не боялся Дикушу. Ему нравилось дразниться.
— Тогда, — рассудительно сказал котенок. — Шли бы в кухню, искали бы там левую тапку …
— В кухню, в кухню, — не расслышав спора, закричали чашечки и ложечки, — не слушайте совок, — идите к нам — поболтаем! А то вы все в комнате и в комнате!
Хотите знать, о чем хотели поболтать в кухне чайные чашечки?
Я вам расскажу о чем. О том, что когда на улице и за окном грохочет гром, посуда в кухне дрожит от ужаса! А знаете — почему? Потому что однажды во время грозы одна чашка задребезжала, упала и разбилась, с тех пор чашки с ложечками только об этом и болтали.
Все хотели говорить. Но вовсе не об этом. Все хотели говорить о своем. Веревочка, — например, — не могла пойти на кухню, но она тоже хотела выговориться. Веревочка с удовольствием играла с Сашей. Саша прыгала через веревочку, а мамочка сушила на веревочке белье на балконе.
Веревочка ко всем привязывалась — она была очень привязчивая. Она так и говорила всем:
— Я такая привязчивая! Такая привязчивая!
Кое-кто ее за это просто не любил. Кое-кому она за это не нравилась. Кое-кому не нравилось, что его привязывают.
Привик поднял Подбатарея. Он собрался куда-то идти.
Рыбки заторопились:
— Этот новый жилец — действительно небольшая проблема, — запустил серию пузырьков аквариумный сомик, — правда, смешной!
— Я охотился за мухой, а этот кот схватил над аквариумом мою муху и съел… Просто досадно!
Дикуша стало неудобно.
Про булькающую воду, ладно, Дикуша готов был повиниться, но про то, что накануне Дикуша поймал над аквариумом муху и съел — не знал никто. Даже я — рассказчик. Котенок думал, что никто этого не заметил. А вот сомик, оказывается, заметил. Да и взял и рассказал всему миру.
Котенку стало очень неловко.
— Да ладно, — сказал Привик, — ну чего вы? Ну, подумаешь, ну словил котеночек над аквариумом одну-единственную мошечку.
Все захохотали. Все захохотали, и всем стало легко и хорошо, и все окончательно простили Дикушу.
— Мошки — это действительно ерундовина, — сказал сомик, и забулькал. Потом он выглянул из раковинки:
— У нас другое горе!
— Какое? — терпеливо спросил Привик. Он стоял над аквариумом, а вокруг расположились его друзья.
— Тут — это, — покосился на сомика донный вьюнок, — мы — это аквариумные рыбки или, может быть, я чего-то не понимаю?
— Конечно, аквариумные, — подтвердил Привик. — А что?
— Тогда это, чего это нам Саша воду подсаливает?
Привик попробовал на вкус воду в аквариуме и покачал головой:
— Да не, как будто бы пресная.
— Как будто бы, — обидчиво сказал вьюн, — соленая, точно.
— Солит, солит, — подтвердил сомик.
— Я слышал, — стукнула из кухни доска для резки овощей, — Саша начиталась книжек про морских звезд и хочет сделать в аквариуме океанариум. Она хочет летом вас на море взять. К соленой воде приучает.
— Нас? — перепугался сомик. — На море? А за что?
— Как это за что? — удивился Привик. — Вы что — на море не хотите?
— Не хотим, конечно, — сказал вьюн. — Не хотим мы ни на какое море! Мы — аквариумные рыбки, зачем нам на море?
— Да, — сказал Привик, — наверное, вы правы. Наверное — на море вам не надо. Хорошо, мы что-нибудь придумаем.
— А еще, — стукнула из кухни доска для резки овощей, — еще Саша говорила, что хочет вам рака поселить.
— Ну, про рака — это враки, — совсем развеселился Привик, — раку в вашем аквариуме делать нечего.
— Это пустяки, — успокоил рыбок Подбатарей. — В самом деле, не пираний же батарейных вам запустят.
— Каких еще батарейных пираний? — даже видавший виды Привик удивился.
— А таких, — обрадовался возможности поговорить Подбатарей, — Я слышал, такую историю: «какой-то математик-путешественник привез из джунглей Амазонии ужасно хищных рыбок. Под названием Пираньи»
Усы у африканского вождя зашевелились по-охотничьи.
— Ах! Ох! Ух! — заахали наоборот все присутствующие.
— Ну и что? — всем стало любопытно.
— А то, что пираньи — хищные рыбки, привезенные путешественником, ели все подряд. Одно время путешественник даже выбрасывал в банку, где жили эти пираньи строительный мусор, который оставался у него после ремонта. Так вот эти рыбки ели даже погнутые гвозди, алебастр и остатки штукатурки. А потом стали грызть банку, в которой они сами жили. Тогда путешественник перепугался и стал думать, куда их подевать — своих пираний. И он не нашел ничего лучшего, чем чугунные батареи местного парового отопления. Туда он их и слил — внутрь. Отечественный чугун оказался пираньям не по зубам. Но и кипяток, который тек в батареях, ничего пираньям не сделал. Пираньи в кипятке прижились. Но батарейные пираньи, хотя и приспособились жить в кипятке, только и ждут случая — выбраться в другое место. Вы же не хотите, чтобы они поселились в аквариуме?
— Нет, — в один голос закричали аквариумные рыбки. — Конечно, нет.
— Вот видите, — поучительно сказал Подбатарей. — А батарейные пираньи сидят в батареях и только и ждут, когда кто-нибудь положит руки на батарею, чтобы погреться.
— И что будет? — в один голос спросили котенок Дикуша и любопытная маска африканского вождя. Особенно рассказ заинтересовал маску. Дикуша благоразумно отошел от батареи подальше.
— А то, — загадочно ответил Подбатарей, — а то, что ничего хорошего не будет!
— При чем тут пираньи и батарейные? — возмутились аквариумные рыбки, вздрагивая. — Мы о нас говорили. Мы в аквариуме живем. А пираньи твои — в батарее….
— А я — Подбатарей. Под батареей, — так же загадочно сказал Подбатарей, — при том.
— А я тут живу, в кухне! — снова стукнула доска для резки овощей. — Давайте обо мне поговорим!
— Гу-гу-гу-гу! — загудел холодильник, — гу-гу-гу-гу! — Про рыбу у меня спросите. Я про рыбу все знаю, и про крабовые палочки, и про салат из морской капусты, и про селедку. Обо всем могу — гу-гу-гу! Гу-гу-гу, — переводил дух холодильник. — Гу-гу-гу-гу — про все могу. Что вы все про аквариумных? Сколько их в том аквариуме? Жменька, а у меня в морозильнике — по четыре килограмма рыбы лежит, какой угодно: и речной, и морской, и озерной.
Аквариумные рыбки даже задрожали от негодования. При том, что в присутствии Привика всем очень хотелось поговорить — аквариумным рыбкам с холодильником о рыбе говорить не хо-хо—хо-хотелось. А холодильник продолжал горячиться:
— Что это вы про соль в аквариуме разговариваете? У меня спросите? Соли и у меня сколько угодно — гу-гу-гу-вау?!
— А я стол, — снова закричали из кухни. — Не доска для резки овощей, не эта, маленькая. Вы обо мне уже говорили. Вы под меня хотели слона спрятать, помните? Я большой, широкий стол, стою в кухне. Слышите? У меня есть секрет!
— Какой секрет? — рассердился сервант. — Это у меня могут быть секреты. У меня полочки есть, дверцы. А ты — все равно, что прозрачный. Сверху все видно, и снизу! Кит что ли под тобою прячется? Ха-ха-ха! Какой у тебя может быть секрет?
— Какой, какой — обрадовался стол общему вниманию. — У меня под столешницей точно что-то прячется!
— Тараканы, наверное, — фыркнул вредный веник, совок заржал.
— Мы, табуретки, — хором закричали из-под стола табуретки.
Заговорили все. Все заговорили. Привик сумел расшевелить всех. Привик улыбался. Когда я пишу «Заговорили все», это значит, что действительно все вокруг заговорили. Все кто мог говорить — и фаянсовая сова с электрической лампочкой внутри, и маска африканского вождя с рыжими усами и даже вазочка с конфетами. Только плинтусы молчали, слишком хорошо они были прибиты. Правда, были и те, кто не говорил. Хотя и мог. Можете мне поверить. Была в квартире такая коробочка.
Мне обо всех рассказывать интересно — просто одни попадаются на глаза, а другие — нет. О тех, кто не попадается на глаза, говорить еще интереснее, чем о тех, которые попадаются на глаза. Коробочка на глаза не попадалась. Коробочка была необычной, секретной. Так сказала Саша. Что-то понадобилось, например, Саше спрятать — коробочка спрятала. Что-то понадобилось Вове спрятать — коробочка спрятала.
Однажды мама спрятала саму коробочку, а Вова с Сашей забыли, что они спрятали в коробочке. Коробочка пожелтела, но никому ничего не сказала. Секретная коробочка умела хранить секреты. Почему я это рассказываю? Потому что хочу подчеркнуть, что если у тебя есть характер, и ты умеешь держать слово, то ты не будешь говорить даже тогда, когда говорить можно.
И еще был в квартире кое-кто, кто не говорил вместе со всеми. В разговорах вместе со всеми не участвовали дверной звонок, часы, и особенно мобилка. Мобилка могла говорить и без Привика — хоть и со слов, в смысле не с ослов, а со слов других людей, которые с помощью мобилки общались между собой. Мобилка была крутой и не участвовала в общей болтовне. Мобилка делала вид, что отключена.
Домовые, то есть домашние спали, и у мобилки не было причины болтать попусту. Тем более что в отличие, скажем, от болтовни между собой пары носков, разговоры с мобилки стоили денег.
Правда, Привик был добрый, он мог бы дать поговорить мобилке совершенно бесплатно. Но мобилка всю свою жизнь, — а это очень долго, — говорила за деньги, и знала цену слову. Поэтому просто не могла заставить себя говорить бесплатно. Вот такие дела. А радио бурчало и с Привиком, и без Привика. Радио было очень старое — и бормотало днем и ночью, но его не слушали. На радио привыкли не обращать внимания. Все, кроме тех, о ком я рассказал, принимали участие в разговорах, затеянных Привиком.
Еще в общем разговоре пытались принять участие три девочки-мулаточки, с нарисованной Сашей картинки. Но как умеют взрослые не обращать внимания на разговоры детей, так и вещи, говорящие с помощью Привика не обращали внимания на нарисованных мулаточек. Девочек, пытающихся заговорить с Сашиного рисунка. Правда девочки не очень то и говорили. Они надували губки бантиком и произносили:
— Фи-фи, фи-фи…
Все говорили. Даже пуговицы. Даже пуговицы хотели со всеми поговорить. О том, как много они значат в жизни человека. У пуговиц было по четыре дырочки, и их через эти дырочки пришивали к одежде. Чтобы они — пуговицы — не потерялись.
— Как вы думаете?
— Как вы думаете?
— Как вы думаете?
— Как вы думаете? — курлыкали пуговицы — каждая в четыре дырочки. — Что это значит? Это значит, что люди — очень дорожат нами, пуговицами. Так дорожат, что боятся нас потерять. И еще — смотрите, как редко бывает, — доказывали пуговицы, — чтобы нас не было видно на одежде. Обычно нас, пуговицы на одежду пришивают так, чтобы окружающие хорошенько нас видели, чтобы они нами любовались. Это значит, что нами дорожат. Нас показывают, как драгоценности, и следят за тем, чтобы мы не потерялись. Люди показывают нас друг другу, — говорили пуговицы. Только об этом они и говорили.
Пуговицы вообще зазнавались:
— Ведь люди не пришивают к одежде лампочки, аквариумы или вилки, — кричали пуговицы.
— Что? — возмущались из кухни вилки, — мы самые важные. На нас грибочки накалывают. А Саша про нас стишок сочинила:
— Вилочки-милочки!
Возьмите на вилочки кусочек,
Положите в роточек,
Как вкусно!
Как мило!
Побольше бы на свете
Тарелок и вилок.
— А мы — тарелки, — закричали из кухни тарелки. — Мы как глаза распахиваемся!
У котенка от всего этого голова шла кругом.
— А я, — бубнил холодильник, — а я — холодильник. Холод держу под контролем.
— Холодный нос — залог здоровья, — приветливо поддакнул котенок. Он старался быть приветливым с холодильником.
Одна табуретка из-под стола мечтательно заметила:
— Там, где холод, должен быть лед. Я всегда мечтала купить коньки…
— Она хромая на одну ножку — тут же стукнула доска для резки овощей.
А микроволновая печь сцепилась с плитой — о том, кто из них может приготовить самое сложное блюдо.
— Я сегодня такой пудинг приготовила, — хвасталась плита. — Готовить было так трудно.
— Ой, — прокомментировала вешалка из прихожей и сказала тряпке:
— Готовить… да что там сложного! Зеленка в тесте, или чай с грибами… любой это может приготовить.
— Что? — вскипел вдруг чайник. — Чай с грибами? Где это ты такое слышала, старая вешалка?
— Ну, говорят…., — немного смутилась вешалка. — Кто-то что-то одевает, кто-то что-то снимает…
— Ой, — не выдержал даже Подбатарей, — Ой, не могу, — и засмеялся. — Чай с грибами!
И все захохотали. Даже щетки — ежики из тумбочки. Щетки ежовые обувные на виду не лежали. Их на ночь в тумбочку закрывали. И вантус сидел в тумбочке. Но под мойкой. А половая тряпка, наслушавшись вешалки, сама начала говорить всякие глупости: она вдруг решила поучить жить батарею, под которой поселился Подбатарей. Половая тряпка, с которой никто не хотел общаться, лежала у двери и поучала батарею:
— Очень уж вы зажатые, — кричала половая тряпка батарее, — какие-то скрученные, чугунные. Вот посмотрите на меня — надо жить расслабленно, получать удовольствие от жизни. Вот посмотрите на меня, — тряпка стелилась по полу у входа и рассыпалась бахромой. — Я живу расслабленно и лежу, лежу. Вот как надо жить — мечтательно продолжала тряпка.
— Да, — мстительно съязвил Подбатарей. Он заступился за свою батарею. — А потом об вас вытирают ноги.
И Подбатарей закрыл дверь в прихожую, чтобы тряпку не было слышно.
— Сквозняк, — сухо пояснил Подбатарей.
— Ой, — закричала испуганно сумочка из нежной страусиной кожи, как она утверждала. На самом деле, сумочка была из свиной кожи, — Ой, сквозняк. Я так боюсь сквозняков. Ой!
— Я дверь закрыл, — буркнул Подбатарей, — сквозняка не было, и сумочка огляделась и снова закричала испуганно:
— Ой, змеи! Я так боюсь змей!
На самом деле и никаких змей поблизости не было. Был один старый пояс из кожзаменителя, утверждающий, что он из змеиной кожи. Он столько рассказывал о своем злобном холодном равнодушном характере змея, что даже свиную кожу проняло.
Он всех вокруг напугал. А холодильник — так даже разозлил. Тем не менее, три или четыре пояска с маминых платьев и один женский галстук безумно влюбились в этого змея.
Болтали все. Болтали разное.
И серьезные вещи и всякую чушь.
— А ты когда-нибудь видел гномиков? — спрашивали две маленькие подушечки у напольного вентилятора. Подушечки были такие маленькие, что ими никто не пользовался. Они не хотели изменить мир. Они просто хотели быть кому-нибудь полезными.
Томики поэзии перешептывались между собой. Напольный вентилятор передавал всем привет. Его все любили, потому что он всех приятно обдувал в летний зной.
Вообще приветов в этом общем гомоне было больше всего. Веник передавал привет входной двери, тумбочки — скатертям и наволочкам, а холодильник бурчал брюхом и передавал привет всем по алфавиту.
Аквариумным рыбкам он тоже передавал привет. Экзотическая бабочка, висящая за стеклом неподалеку от маски африканского вождя, даже вздрагивала от холода, когда холодильник говорил ей, что он передает привет от деда Мороза…
Это он так шутил.
Никому не передавала привет большая зеленая муха, которая попала на клейкую ленту и просто злобно гудела, выдирая лапы.
Котенок был слегка ошарашен.
— Еще бы пятна на скатерти заговорили, — немного раздосадовано бормотал котенок, оглядываясь.
Ему нравилось говорить, но ему не нравилось, что в квартире №360 как оказалось, умеют говорить все. Все говорили.
Кое-где даже образовалось что-то вроде кружков по интересам. Никогда вы не догадаетесь, кто и с кем образовал компании.
Игрушечный резиновый утенок, как оказалось, увлекался тем же, чем и маленький паучок — с клубком шерсти, с воткнутыми в него спицами. Они обсуждали мамочкины журналы по вязанию.
Даже шахматы разделились по интересам. Шахматы болели за разные футбольные команды и искали Привика, чтобы порасспросить его о турнирной таблице футбольного чемпионата.
Белые шахматные фигуры болели за «Оболонь», а черные — за «Арсенал».
Все болтали — игрушки, распахнутая мебель. Все увлеклись разговорами, и никто не заметил, что Привик как-то отступил в тень. Что его как-то не стало видно.
Но он был где-то неподалеку, иначе никто не сумел бы разговаривать. Однако, кроме шахмат, Привика никто не искал, потому что всем было отчаянно интересно просто разговаривать между собой. Такое у Привика было свойство. В его присутствии могли разговаривать даже старые ботинки и дверные ручки. Игрушечные пирамидки на шкафчике и столбик термометра. При Привике говорил даже портрет африканского вождя с настоящими усами в самом темном углу.
Портрет африканского вождя и при жизни, там — в Африке, любил находиться в тени. Он возглавлял там самое темное племя с темным прошлым и темными интересами. Привика любила даже зубная щетка, которой в общем-то людей не за что было любить, и унитазный ерш.
В этой квартире Привика все любили. Веселье было в самом разгаре…. Это была самая настоящая вечеринка, и она удалась. Все шутили, переговаривались, передавали приветы, и едва ли не обнимались. Особенно — сами знаете кто, сами знаете с кем.
Все были навеселе.
Не в том взрослом смысле слова, а просто по-настоящему счастливы, веселы и болтливы. Уж я просто не знаю, кому она не нравилась, эта вечеринка. Разве что мобильнику. Все остальные были в восторге. Полный отпад. Туши свет.
Впрочем, света все равно не было. Друзьям не нужен был свет, чтобы веселиться при Привике.
— Ах, если бы это была бы настоящая, человеческая вечеринка, то в тот момент, о котором я рассказываю, наверное, точно бы потух свет. Потому что в тот момент, о котором я рассказываю, веселье действительно достигло апогея. И по законам подлости, которые универсальны, обязательно должно было бы что-нибудь случиться. Да.
Еще раз, да. По законам подлости. Вдруг. Неожиданно для всех.
Так некстати.
Это была кульминация веселья. А про закон подлости я говорю потому, что в тот момент, о котором я рассказываю, веселье действительно достигло своего апогея. Знаете, что это такое? Веселье достигло своего апогея и неожиданно для всех вдруг..
Так некстати. Так внезапно. Так неудобно…
Мне страшно об этом говорить — остановитесь, тут я слезу…
Тут все поняли, что молчание — золото. Почему? Потому, что если бы они все на радостях, что умеют разговаривать, не разорались бы так громко, то никакого дона Привидона не появилось бы в открытой двери балкона со стороны ночи. Со стороны улицы.
Какого дона Привидона?
Такого дона Привидона.
Жуткого.
Жуткого, — это если начать описывать его с середины. А если описывать его по порядку, то:
а. алчного,
б. безжалостного,
в. вредного,
г. грязного,
д. дурного,
е. ежового,
ж. жуткого, — как я и говорил,
з. злобного.
И дык талее.
Дона Привидона — законченного хулигана из Привидонии, короля дворовой помойки.
Привидонией была территория между черным брезентовым гаражом, стеной заброшенной фабрики детских игрушек, мусорными контейнерами со стоком нечистот.
Морда у Привидона была помятая и злая. Пальцы Привидона были унизаны ржавыми гайками, а на лысине росла плесень, зеленая и сырая.
И — все сразу поняли, что ржавые гайки на пальцах у Привидона ассоциируются с понятием: Ша, как дам по зубам.
Все так и поняли. Или вы не верите? Или вы думаете, что по зубам боятся получить только те, у кого есть зубы?
Все боялись получить по зубам — и кто может получить, и кто не может. Дон Привидон вошел в комнату с балкона. Все от испуга проглотили языки. Это и с людьми бывает, а с вещами — вообще через раз. Вслед за Привидоном в комнату ввалились Жаба с куриной головой, Катт и Кабакот. Привик стушевался. Привик стушевался в полном смысле этого слова. Сказать, как это было? Его разноцветная окраска, точечки из которых он состоял, перестали быть цветными и яркими. Привик слился с окружающими его предметами. Абсолютно. Ну, то есть — там, где должна была быть тень, Привик потемнел, там, где должен был быть просвет — он просветлел. Одним словом — Привик мгновенно стал почти не заметен для глаза. Если бы Дикуша не был котенком с острым зрением, наблюдательным и умным, он бы и не заметил новых очертаний Привика. Подбатарей принял вид мертвой гусеницы, и Дикуша тоже бросился искать, где бы ему спрятаться. А вещи стали выглядеть тем, чем они и были — вещами.
В полном молчании, в сопровождении свиты дон Привидон вошел в комнату. Дон Привидон вошел в комнату и обвел ее взглядом. Только что, собственными ушами он слышал шум и гам, топот и смех, царившие в квартире №360, но когда зашел — ничего особенного не увидел. И не услышал.
— Почудилось, что ли? — почесал садик Привидон и собрался было уйти, но потом остановился и решил все-таки обследовать территорию.
В гостиной Привидон придержал за ухо готового умчаться Кабакота: ужасную помесь крысы с кабаном бородавочником, и молча обвел пальцем комнату… Кабакот остался в этой комнате. Дон Привидон дал подзатыльник Катту и показал ему в гостиную. Катт побежал в гости.
Жаба — куриные мозги почапала в прихожую. Дон Привидон отправился за ней. Дон Привидон называл помойную Жабу Куриной головой, потому что жаба была очень тупая. Но верная и старательная. Дон Привидон отправился за Жабой куриной головой в прихожую. В прихожей лежала тряпка на полу и горело бра-ночник. Больше в квартире света не было. Была ночь. Дону Привидону горящее бра сразу не понравилось. А Жабе не понравилась половая тряпка. Жаба тоже стояла на пороге и не хотела входить в прихожую. В комнате она приметила более уютное местечко. Дон Привидон пихнул Жабу. Жаба прыгнула на половую тряпку у порога. И сразу сделала пи-пи. Расслабленная половая тряпка зажалась и стала твердеть. Жаба с куриными мозгами пожевала губами и раздраженно сказала:
— Я здеся не буду! Тут свет и гады. Я бы лучше в аквариуме посидела… Рыбий корм, соседи…
Жаба с куриными мозгами просто пробормотала это в прихожей возле Привидона. Она и не собиралась говорить. Это были просто мысли. Но Жаба это произнесла. Вслух.
Жаба и не думала разговаривать. Она подумала, а губы ее вдруг разлепили мысли.
Привидон молчавший всю свою жизнь, хотел, как обычно дать Жабе пендюль, чтобы она делала то, что положено.
По мнению Привидона Жабе положено было делать, что велено —бдить в прихожей, куда ее привел Привидон.
А по Жабе в прихожей была описанная половая тряпка, свет бра и зеркало. И ей хотелось бдить в комнате, в аквариуме. Только и всего. Жабе с куриными мозгами хотелось бдить в аквариуме, потягивая через соломинку сухой рыбий корм. Всего-навсего. Вот она и подумала про себя свое мнение. А получилось — вслух.
Но тут ей Привидон и выдал:
— Молчать, сволочь! — и замокл. В смысле замолк. Он еще не знал, как правильно говорить: «замокл» или «замолк». И все остальные слова не знал, как правильно. Потому что дон Привидон говорил впервые в жизни. Как, впрочем, и Жаба.
Да. Новых гостей на вечеринке ждало много интересных сюрпризов.
Привидон еще никогда не разговаривал. И папа его не разговаривал, и мама, и дедушка. Нет, у дона Привидона был язык, но он им не пользовался. Мы ведь не пользуемся, например, аппендиксом.
Привидон всегда думал, что язык ему нужен для украшения. Для выражения собственных мыслей он использовал тумаки. А тут вдруг он заговорил.
Кто?
Язык!
Привидон пошире открыл рот и высунул язык подальше — так далеко, чтобы его рассмотреть. Язык с трудом доставал Привидону до кончика носа, и видно его было плохо. Привидон выпучил глаза на кончик носа и с упрямством настоящих Привидонов начал рассматривать еле видный кончик языка.
Конечно, Привидон удивился всерьез. Но только один раз. Когда вам домой привозят новенький телевизор, вы удивляетесь? Удивляетесь. Но только один раз. А потом изучаете инструкции к пульту, чтобы научиться переключать программы, — так? А некоторые щелкают пультом, ничего не изучая, безо всяких инструкций. Вот.
Дон Привидон был не из тех, кто узнает, что надо делать по книжкам. Он не стал ломать голову. Раз язык заговорил — дон Привидон начал изучать язык. Собственный. Разглядеть язык толком не удалось. Тогда Привидон хорошенько поболтал языком во рту.
— Ба-ла-ла-ла…
«Ба-ла-ла-ла» получилось обычное, ничего особенного. Привидон подумал и стукнул головой в дверь.
И «бум» получилось обыкновенное. Тогда Привидон взял со столика у зеркала расческу и провел по ней пальцем.
И «дз-ж-ж» получилось обыкновенное. Привидон никогда раньше не говорил и даже раз заговорив, все равно не знал, как это делается. Просто не понимал. Он еще раз провел пальцем по расческе.
— Дзжжз, — сказала расческа.
— Дзжжз,— повторил Привидон и приободрился.
Жаба с куриными мозгами уставилась на него куриным взглядом.
Привидон хотел заговорить, хоть он и не за тем сюда пришел. Он и не знал, зачем ему это нужно — говорить. Он просто хотел говорить и снова сказал:
— Дзжжз…
Жаба, которой это надоело, сшибла длинным языком маленького паучка, который прятался за зеркалом, и спросила:
— Так мне чего, тута сидеть?
Жабе было по фиг — говорить или не говорить. У нее мозги были куриные. Она не переймалася.
Тряпочку, чтобы не воняло, Жаба засунула в тумбочку для обуви. Обувные щетки и обувь промолчали. Вообще все в квартире №360 молчали. Люди спали, а Привик и его друзья старались просто не привлекать внимания Привидона — ужасного и страшного.
— Так мне чо делать? — канючила Жаба.
Ей не хотелось сидеть в прихожей, где горело бра и воняла тряпка. Ей хотелось в аквариум. Жабе даже в голову не приходило, что она разговаривает.
— Сидеть! — снова рявкнул Привидон и отбросил расческу. Проблема разрешилась сама собой. Чтобы говорить, надо не жужжать расческой, не бить головой о дверь и не болтать языком во рту: — Ба-ла-ла-ла.
Не надо напрягать мускулы или пучить глаза или дзенькать расческой. Надо просто говорить.
— Сидеть сволочь! — приказал Привидон и Жаба снова потянула половую тряпку из обувного ящика. Уж очень грозен был Привидон.
— Сидеть сволочь! — рявкнул Привидон.
Ну а я разве обещал вам, что Привидон, едва научившись говорить насчет сочинять сонеты, хотя бы говорить верлибром?
Как получалось, так и говорил.
ID:
257313
Рубрика: Проза
дата надходження: 03.05.2011 06:46:06
© дата внесення змiн: 03.05.2011 06:46:06
автор: Птицын Анатолий
Вкажіть причину вашої скарги
|
