Глава 2
Эта история берёт своё начало из моего далёкого детства, которое так внезапно оборвалось, не успев известить и подготовить меня к столь трагическому финалу. Она повествует о счастье, дарованном мне до моего унизительного падения в глазах общества и о жестокой расплате после него.
Всё началось с моей матери, молоденькой девчушки, забеременевшей в возрасте четырнадцати лет от неизвестного даже ей самой мужчины, поскольку она имела привычку менять их дважды в неделю. Её мать, соответственно моя бабушка, умерла при родах много лет назад, за что отец таил на дочь подсознательную злобу, не упуская возможности укорить её в том, в чём, по сути, нет её вины. И хотя делал он это несознательно, она сильно страдала, с детства выслушивая отцовские колкости на эту тему, вбирая в себя всё негативное, что касается родительской любви. В её маленькой детской головке вертелась необузданная мысль, как можно любить убийцу, как можно вообще любить. Эта мысль постепенно перерастала в навязчивую идею, а со временем стала смыслом всей её жизни. С десяти лет девочка начала покидать дом поздно ночью и до зари бродить по пустынным улицам, плача втайне от всех, в том числе и от старой няни, которую нанял её отец (мой дед) сразу после смерти жены. Это была добрейшая душа, отличавшаяся своим простодушием и неисчерпаемой нежностью по отношению к детям и к дому. Отец моей матери очень уважал её и поверял все тайны, скрывавшиеся в тени его души, рассказывал ей обо всех заботах и проблемах, постигавших его на работе и в повседневной жизни. Няня терпеливо выслушивала всё, что он говорил, и никогда не перебивала, чем заслужила его хорошее отношение. Но со временем, когда девочка подрастала, все проблемы начали исходить из её легкомысленного образа жизни.
В школе она училась на одни тройки, да и то, благодаря учителям, которые изо всех сил вытягивали из неё всё, чем можно было доказать наличие в её голове, по крайней мере, минимальных знаний. Её окружали всегда только мальчики с плохой репутацией шалопаев и тупиц, поскольку девочки из порядочных семей не общались с ней. Должен признать, она пользовалась достаточной популярностью среди парней, жаждущих воспользоваться её слабостью и лишить невинности при первом удобном случае, что и произошло впоследствии. В четырнадцать лет она поняла, что беременна, но с напыщенно гордым видом не говорила ни отцу, не няне имя отца своего ребёнка, и не потому что не хотела, а потому что попросту не знала. Мой дед, будучи человеком высоких моральных принципов, не позволил себе впадать в панику, но и не был с ней слишком мягок. Моей матери тогда очень горько пришлось, особенно после публичного скандала и побоев. Няня, как могла, защищала свою воспитанницу, так как она была ей, как дочь, но дед не желал уступать и потребовал от дочери немедленного аборта, на что моя мать, как вы уже верно догадались, ответила отказом.
В последний момент, после долгих скандалов, криков, взаимных оскорблений и неприятностей, царивших на тот момент в доме, отец моей матери пришёл к выводу, что разрешит ей оставить ребёнка только в том случае, если она устроиться на работу и станет послушной дочерью и примерной матерью. Няня, похоже, была довольна такому повороту событий, отец немного пришёл в себя и как будто бы успокоился, но на этом беды нашей семьи не заканчивались. Напротив, они только входили во вкус, набирая всё более разрушительную и пагубную силу.
Шли дни, недели, месяцы… Моя мать много раз пыталась устроиться на работу, но это оказалось не так просто. Мы жили в небольшом загородном доме в одном из спальных районов Оксфорда, практически оторванном от города, не имеющем всех необходимых для самостоятельного существования ресурсов, а также и рабочих мест. Кроме того, кто возьмёт на работу несовершеннолетнюю девочку, плохо знающую всякую науку, не имеющую представления о развитии государственной экономики, политики, не знающей иностранных языков и тому подобное, да ещё беременную, с будущим грудным ребёнком на руках. Бывало, в нескольких местах ей предлагали временно подрабатывать на продуктовом рынке, заниматься реализацией, мелкой торговлей, помогать уборщицам в социальных учреждениях или мести улицы за считанные гроши. Естественно, подобная работа не пришлась ей по вкусу, особенно после разгульной жизни, которую моя мать вела до того, как оказалась в положении. Во всякого рода труде она была столь же ленива, как и в учёбё, как и в работе по дому, сваливая всё на плечи уже не молодой няни.
Отец в это время занялся починкой машин, устроился на вторую работу в ночную смену и уже не мог уделять столько времени дому, как прежде. Дочь, почувствовав желанную свободу, вовсе отбилась от рук, предаваясь каждодневным развлечениям, как это часто происходило в былые времена. И отец махнул на всё рукой, поскольку уверился в её некомпетентности ни в труде, ни в чём бы то ни было другом. Ему всё стало вдруг постыло, безразлично. Он перестал ежедневно отчитывать дочь за безнравственное поведение, перестал обращать внимание на людское злословие за своей спиной в адрес его легкомысленной испорченной девчушки, перестал даже как следует высыпаться по выходным. Его лицо приобрело некий серый оттенок, глаза стали унылыми и вечно печальными, при одном взгляде в которые становилось до боли грустно. Он уходил на работу на рассвете, а возвращался за полночь, вваливался в дом утомлённый и выжатый, как сочный летний фрукт, заваливался на кровать в одежде и мгновенно засыпал, чтобы завтра повторить в точности то же самое. И так день ото дня всё шло не так, наперекосяк, неправильно и бессмысленно. А по истечении девяти положенных месяцев, когда моя мать родила меня, её отец и вовсе запил. Приходил домой с разящим запахом спиртного, частенько засиживался в барах с такими же обездоленными собутыльниками, каким он сам был в тот момент, где оставлял половину заработной платы как минимум. Няня, как не убеждала его в добропорядочном поведении, всё было напрасно. С рождением ребёнка хлопот у нее прибавилось, ибо моя мать совершенно не занималась моим воспитанием, не говоря уже о том, что она снова взялась за старое. И в один из таких однообразно пустых дней, она встретила очередного ухажёра, вскружила ему голову и вскоре покинула отчий дом, не оставив о себе никаких следов. А я остался на благотворительном попечительстве изрядно пьющего отца и старой няни.
Её поспешный внезапный отъезд сильно повлиял на дальнейшее поведение моего деда, резко завязавшего с выпивкой и вновь принявшегося за работу. Няня была рада этому событию и даже очень, поскольку одной ей приходилось более чем тяжело. Дом по-прежнему оставался на ней, включая всё основное хозяйство и мое непосредственное воспитание. И хотя дед бросил пить, за все те годы прожигания жизни в барах, его здоровье значительно ослабло, несмотря на сорокалетний возраст.
Сейчас я не могу досконально вспомнить черты его лица, поскольку в последний раз я видел его, когда мне было четыре года отроду, и не могу вспомнить его голос, так как в последние дни своей жизни он провел в полном одиночестве и болезненном молчании, которое переросло в глухонемоту. Няня – вот единственный близкий человек, оставшийся со мной на белом свете. После кончины деда она стала мне и матерью, которая покинула меня грудным младенцем и отцом, которого я не знал. Но няня всё же часто рассказывала мне о моей матери, показывала старые фотографии, особенно, когда я начал посещать начальную школу. Я то и дело слышал от неё, какая она была милая, славная, сущий ангел. Но я не мог понять, почему она бросила меня, что заставило её променять собственного ребёнка на очередного ухажера, который появился в её жизни всего на короткое время и который ушел так же внезапно, как и появился. Я таил на неё непроизвольную обиду, и с каждым днём она нарастала, деформировалась, преобразовывалась, пока не запылала комком непомерной злобы и жаждой мести. Я слушал все рассказы из её биографии, в которые посвящала меня няня, но не воспринимал их с тем наивным доверием и трепетом, который бы пришелся по нраву няне. Она всегда рассказывала мне одну и ту же историю о том, как моя мать появилась на свет, как радовалось всё семейство, и как все были счастливы. Затем, она поведала мне о её раннем детстве, о школьных годах, в которых она, по рассказам няни, проявила себя «более или менее», чего я не понимал. Она утаивала от меня большую часть правды, как, например о том, что моя мать была несовершеннолетней шлюхой, предоставляющей свое тело всем и каждому. Она также не говорила мне о том, что она была неблагодарной дочерью и ленивой работницей, о том, что она не проявляла особых стараний ни в учёбе, ни в труде, ни даже в достойной жизни порядочной юной леди. Все это было упущено из её повествований, а я и не догадывался тогда об этом.
Когда мне исполнилось двадцать лет, я окончил высшую школу и поступил в высшее учебное заведение – Оксфордский университет, славившийся квалифицированными преподавателями и новейшими современными технологиями и методикой обучения студентов. Няня была вне себя от счастья. В день моего поступления на юридический факультет она плакала. Я видел летящие градом вниз её слезы и представлял, что это плачет моя мать, которую я никогда не видел и не знал, как она выглядит в жизни. Я часто представлял себе её внешность. Должно быть, у неё были карие глаза, как у меня, тёмные волосы, как у меня, черты лица, как мои, а улыбка, точно солнце озаряла бы мою душу и вселяла бы в меня надежду на благотворное будущее. Я рисовал в своем воображении её, как наяву, она приходила ко мне во снах почти каждую ночь, и я тот час же просыпался со слезами на глазах. Я страстно желал увидеть её, обнять, задать миллион вопросов и получить ответы на каждый из них в определенной последовательности, но с тем во мне продолжала кипеть неуёмная обида на неё за этот поступок, за её вопиющее безразличие к тому беззащитному родному существу, которое она, намеренно или нет, произвела на свет. Мне всегда было трудно удерживать в себе два противоречивых чувства любви и ненависти по отношению к одному самому родному человеку в этом мире, но я ничего не мог с собой поделать. Я страдал от того, что не получил должного родительского внимания, строгой материнской ласки, и тепла её нежных объятий, я корил себя за то, что большая часть моей любви, которая по праву должна была принадлежать ей, по случаю безвыходности причиталась моей дорогой няне, которую я любил и почитал, как вторую маму. Но мои мысли по-прежнему были с ней, далеко, наверное, за морем, где на заре алеет горизонт, а облака несутся по небу, как сотни диких скакунов мчатся по дикому полю, оставляя за собой только пыль, летящую из-под копыт. Я думал о ней всё чаще с каждым днём, и всё сильнее обострялись во мне противоречивые чувства, все острее я ощущал потребность в её присутствии, в её внимательности и участии. Но от неё не было ни единой весточки. Я даже не знал, жива ли она, всё ли у неё благополучно, и где её пристанище на данный момент. Живет ли она в доме или где-нибудь под открытым небом, путешествует или сидит безвылазно в своей обители, имеет ли верного друга, на плечо которого можно было бы опереться и положиться или живет в постоянном страхе в окружении заклятых врагов. Я ничего не знал о ней, но, не смотря на это, продолжал любить её образ, придуманный моей няней и дорисованный мною самим. Я продолжал любить призрак, вымысел, миф, лишь потому что мне нужна была эта любовь. Ведь, оставаясь в одиночестве, нам необходимо вымещать свою любовь на ком то из близких людей, а если таковых не имеется, мы придумываем себе кого-то, кто мог бы успешно их заменить, фантазируем, окунаясь с головой в свои мечты, из которых зачастую не хочется выныривать, чтобы не постигнуть горечь разочарования и нового одиночества.
ID:
355053
Рубрика: Проза
дата надходження: 03.08.2012 23:47:37
© дата внесення змiн: 03.08.2012 23:48:57
автор: Олеся Василець
Вкажіть причину вашої скарги
|
