Глава 11
Я проснулся в облаке необъяснимого спокойствия, как будто рай, о котором говорила моя мать, спустился ко мне прошлой ночью. Место на кровати рядом со мной было таким же пустынным, как священное место в моей душе, которое еще вчера оказывало сопротивление мерзости. Я почувствовал странную легкость, когда понял, что ее нет в этой комнате, но тогда я совсем не понимал настоящую причину этого минутного блаженства. Я был ослеплен, всепоглощен тем грехом, что промелькнул меж нами как сон и что изменил меня до неузнаваемости, до того низкого образа, от которого я всегда бежал.
Я сошел вниз по ступенькам так плавно и легко, что казалось, летал над поверхностью земли, не ощущая собственной тяжести. Да, я лишился ее прошлой ночью, но я не думал, что почувствую эту потерю так скоро и так остро. Я очутился в гостиной, где, к моему удивлению, я нашел мою мать в темном бежевом свитере, в совершенно не свойственном ей колорите и стиле, в широких французских брюках лоснящегося черного цвета и маленьком коралловом браслете на запястье правой руки, который мне удалось рассмотреть до мелочей. Она смотрела будто сквозь меня, как будто меня не было в этой комнате, не говоря уже о случившемся между нами прошлой ночью. Я не опустил глаз, всматривался в ее молочно-белое лицо, и мне хотелось беспрестанно целовать его, ласкать губами и языком ее маленький ровный носик и нежные густые брови, хотелось трепать ее губы многочисленными поцелуями и слушать трепет ее сердца на моей груди. Мне необыкновенно хотелось повторить вчерашнее приключение, мое незабываемое плаванье в океане смерти между акулами и пираньями, между льдом и отравой, между замерзшими ценностями души и полнейшим их отсутствием.
Но вот она подняла глаза и улыбнулась. Увы, не мне.… Позади меня стояла няня и фактически пожирала глазами нас, переводя взгляд с матери на меня. Я замер, надеясь ненароком не выдать нашу тайну, приняв меры предосторожности, чтобы женщина, которая отдала мне тепло всей своей жизни, не догадалась, как низко пало ее дитя, воспитанник ее бессонных ночей, голодных и сырых лет существования, потраченных впустую на то, чтобы сделать меня человеком. Как больно мне было в тот момент, а еще больнее от того, что теперь я не в силах был извиниться за то жестокое оскорбление, нанесенное ей за завтраком с моей стороны, потому как мое главное падение остается тайной, а это самая большая боль, за которую мне следовало бы не только извиниться, но и покаяться перед Господом. А так, просить прощения за пару обидных слов было бы крайне кощунственно, в сравнении с моей второй ошибкой. Самое ужасное то, что я осознавал, что совершил ошибку, но как бы сильно я с не старался убедить себя в том, что это больше не повторится, мне хотелось, чтобы это повторилось. И я думаю теперь, вспоминая, а может быть, я вовсе не убеждал себя в том, что мой проступок был ошибкой, быть может, я гордился собой в тот момент и был удовлетворен в своих гадких желаниях.
Няня подошла к столу и разгладила скатерть. Я находился в глубочайшей растерянности и своим немым безмолвием (хочу использовать тавтологию) подчеркивал это яснее ясного. Я постарался как можно скорее увильнуть, сбежать отсюда, но моя добрая мамочка неожиданно встала из-за стола и остановила меня, взяв за руку. Я с ужасом взглянул в ее глаза, еще не подозревая о том, чего она хочет, но только после понял, что уже поздно что-либо исправить. Она встала и обошла меня со спины, остановившись слева и прислонившись головой к моей шее. Няня прекратила свои действия и выказала крайний испуг. Нет, она не удивилась нисколечко, как это ни странно, но она так испугалась, что я почувствовал биение ее сердца, в то время как в действительности это был крик ее души, ее неотвратимый страх и жгучая боль, пронзающая извне, как ядовитые стрелы пронзают легкую мишень. Что-то затрепетало раненной маленькой птичкой, поднялось ввысь и вобрало в себя иссушливые солнечные лучи, а затем упало в глубокую бездну и задохнулось от жара страданий и волны несносимого отчаяния. Няня крепко закрыла глаза, выпустив в свет безмолвный стон ужаса, и опустила тяжелые ладони на лицо. Я стоял как вкопанный и не мог пошевелиться. В эту же секунду она как раз с грохотом повалилась на пол, и я бросился к ней с криком. Её руки по-прежнему дрожали, хотя я и знал, что она без сознания, а лицо было налито кровью, хотя я видел, как из него выходит жизнь. Ее наполненные слезами глаза широко распахнулись, выпустив последнюю слезу, похожую на ту, что пускают фривольные дамочки в театрах, но тяжелую и скорбную. «Она мертва» - подумал я и вдруг ощутил, что не слышу своих мыслей, они умерли, подобно ей, ушли в землю, как ее слеза и растаяли как моя прежняя жизнь.
Надо позвать на помощь, - крикнул я, - позови на помощь, скорее!
Зачем?.. – медленно прошептала женщина, ставшая свидетельницей деяний порока.
Она же умрет, - прошептал я, едва сдерживая слезы.
Она уже мертва, милый, ей ничто не поможет, даже ее лживый Бог, которому она ежедневно поклонялась. Теперь даже он не спасет ее душу. – Она подошла ко мне и сильно сжала мою голову в своих ладонях. – Давай не будем терять времени, ведь ты хотел продолжения?..
Нет…
А как же твое обещание быть хладнокровным и невозмутимым, как же слово, данной тобой прошлой ночью?
Я забираю его обратно! – С жаром выпалил я.
К сожалению, это невозможно, дорогой сын. Иногда обещания значат гораздо больше, чем договоры, скрепленные печатью в мире людей или клятвы данные Господу-Богу в мире святых.
Я не могу оставить ее…так.
Ты должен! Иди ко мне.
Она отошла к столу и увела меня за собой. Я все еще смотрел на бездыханное тело няни, лежавшее передо мной, как жестокое напоминание о свершенном мною поступке. Эта тень, эта дьявольская ловушка затянулась так туго, что я не в силах был распутать узел одним лишь движением пальцев. Это не было похоже на ленту выпускника или канат альпиниста, это была паутина, где меня уже давно поджидала вдова. Она была близко, держала мое лицо и высасывала меня, как восьмилапое чудовище высасывает соки из тела несчастной жертвы. Она настойчиво повернула свою голову, заставив мои глаза впиться в ее прекрасное лицо и позабыть о том, что случилось, о том, что любой нормальный человек помнил бы всю жизнь или, по крайней мере, долгие годы.
Я поцеловал, затем впился в ее губы так сильно, что прокусил их до крови. Она резко повернула меня и толкнула на стол, предварительно сорвав с него нянину скатерть. Сейчас мне даже трудно представить, что она сотворила со мной, когда я вновь поддался ее чарам. Вспоминаю только дикие укусы, толчки, гневные ласки и колючие поцелуи. Еще я помню холод ее рук на моем теле и тот необыкновенный цветочный запах, источаемый ее волосами. Мне до сих пор становится не по себе, когда я представляю ее прикосновения и когда дарю ей свои, когда перед глазами восстает образ лежащего на полу, позабытого тела няни и как дребезжат струны ее сердца, умолкая навеки.
Под вечер только я позвонил в «Скорую помощь». Ее увезли, закрытую белым покрывалом на установление причины смерти. Я говорил с врачом, которому в ответ на его сомнения относительно недавней смерти, поведал басню о том, что няня, должно быть, скончалась в начале дня, но мы обнаружили ее мертвой только когда вернулись с прогулки, то есть менее получаса назад. Моя мать немедля подтвердила все сказанное мною, и на этом вопрос был ликвидирован сам собой.
На похоронах я встретился с Лорой. Она не решалась заговорить со мной, зная, как дорога была мне няня, а я не посмел подойти к ней, пряча глаза под черными очками и опуская голову. Я боялся, что выдам свою ложь, поскольку, взглянув в ее солнечное лицо, не смогу солгать так, как солгал доктору. И Лора никогда не простит мне этого, если вообще не перестанет со мной говорить. Все же я смог убедиться в том, что ее мнение отнюдь не безразлично мне и имеет некоторое особенное влияние над моим разумом. Моей матери не было со мной в тот день. Она исчезла на рассвете после очередной бурной ночи так же внезапно, как исчезают звезды. Я стоял там, среди тишины природы и слаботонной молитвы священника, облаченного во все черное, печального и неистового, как будто вышедшего из могилы, в которую собирались опустить гроб. Все кругом казалось мне чужим, отстраненным, хотя это я виделся себе незнакомцем, живым мертвецом, тело которого принадлежало кому-то другому. Я не был хозяином своей души, она, словно оставила меня в какой-то миг и не хотела возвращаться, да что и говорить, ведь я сам прогнал ее несколько ночей назад.
Я наблюдал, как мои немногочисленные знакомые, имена которых я даже не помнил, по-очереди подходили в гробу, прощаясь с няней, некоторые всхлипывали, другие произносили краткие сумрачные речи, а подавляющее большинство «зрителей» погрузились в собственные мысли, не проронив ни единого слова на протяжении всей процессии. Я видел, как Лора смотрела на меня, она буквально следила за каждым моим жестом, взглядом, мимическими изменениями в лице, пытаясь отыскать причину моего уравновешенного спокойного состояния, ведь она как никто другой не имела сомнений на тот счет, что я непременно залью слезами это событие. Но я даже не морщился, что ужасно насторожило ее. Она с напряжением вглядывалась в меня украдкой, стараясь прочесть то, что скрывали черные очки. А тем временем желающих проводить покойницу в последний путь становилось все меньше и меньше. Одни клали на крышку гроба цветы и уходили, другие наблюдали издалека, а третьи старались приблизиться ко мне, чтобы выразить свои соболезнования, но никто так и не подошел. Когда кладбище понемногу опустело, а от процессии осталась только сырая могила с насыпью, Лора подошла ко мне и легонько тронула плечо. Я обернулся, чтобы остановить ее, но завидев глубокое недоумение в выражении ее сияющего бледного лица, я не смог. Она крепко обняла полумертвого меня и нежно погладила по волосам. Я зарылся в ее объятия и закрыл глаза, но когда она попыталась снять очки, я небрежно схватил ее за руку. Она испугалась.
Что происходит или мне только кажется, что я тебя не знаю? – едва промолвила она.
Иногда незнание помогает уберечь от разочарований.
Но я хочу узнать тебя, ведь мы почти женаты.
Лора…
Доверься мне. Меня пугает твое холодное бесстрастное отчаянье, неужто боль поглотила жар в твоем сердце. Не бойся показать мне свои слезы, я не упрекну тебя, не растерзаю за слабость.
Это другое. Я словно странник в лабиринте происшествий, свалившихся на меня сразу.
Ты не посещал учебу вплоть до сегодняшнего дня, из чего я, быть может, скоротечно, сделала вывод, что смерть няни была предзнаменована текущими событиями. Я подумала, что она заболела или что с тобой произошло что-то нехорошее, что-то враждебное.
Я не знал, как продолжать говорить с ней, в свете того, что она была так близка к истине и в то же время так далека от нее. Я просто отдалил ее от себя и снял очки.
Послушай, ничего не произошло. Она умерла, ясно! И давай прекратим этот бессмысленный разговор.
Я думаю, тебе не стоит выходить завтра на занятия.
Прошу тебя, просто уйди сейчас. Уйди!
Хорошо, я уйду, но знай, что ты можешь прогнать меня, как твою невесту, возненавидеть, как возлюбленную, но я всегда буду твоим другом, и ты всегда можешь на меня рассчитывать, я помогу тебе справиться со всеми трудностями.
Она в последний раз подошла к могиле и, поцеловав крест, скрылась в долине смерти, как называла это падшее место моя няня. Я еще долго стоял в одиночестве, обдумывая свою дальнейшую жизнь и последние слова Лоры. Ей было легче сказать что-либо, ведь она не состояла в ссоре с няней, как я, ведь няня любила и уважала ее, а на последней встрече обняла и назвала дочерью. От этого мне становилось еще больнее, находиться вблизи с человеком, который заслуживал ее любви гораздо больше, чем я и который дарил ей свою любовь больше, чем смог подарить я когда-либо в жизни. И хотя я был уверен в том, что любил няню всем сердцем, я глубоко сомневался, что любил ее когда-нибудь истинно, поскольку любовь в моем понимании не могло сломить жалкое чувство страсти или тем паче – порок. Любовь, она была для меня неосязаемой, непостижимой, как небо, которое я никогда не мог бы представить цельным. Любовь была едина и индивидуальна для меня, молчалива и прекрасна, как наяда, с голубинно-пурпуровым блеском разноцветных огней наилучших качеств человеческой природы. Любовь давала мне опору в жизни и являлась живым воплощением в лицах моей няни и Лоры. А в этот миг два самых близких мне человека были далеко, почти на другом континенте и я боялся воспротивиться судьбе, не имея такого сильного оружия. Да и как тут воспротивишься, когда я сам виновник этих потерь?..
ID:
427992
Рубрика: Проза
дата надходження: 28.05.2013 23:18:44
© дата внесення змiн: 28.05.2013 23:18:44
автор: Олеся Василець
Вкажіть причину вашої скарги
|
