Узкая гранитная набережная огибала залив и упиралась в ограду порта. Там, где начинался порт, на воде замерли огромные корабли, а на берегу – огромные краны. Обычное дело – набережная, порт, краны, корабли, но что-то с этими кораблями было не так… Мачты. Высоченные мачты, каких не носят современные суда, - фоки, гроты и бизани, украшенные мощными реями с аккуратно убранными парусами.
Туристы с набережной фотографировали корабли, беспрестанно тыча пальцами в сторону порта. Среди туристов находился художник, в соломенной шляпе и в белой просторной рубахе навыпуск. Перед ним стоял мольберт. Художник, то и дело поглядывая на мачты, делал быстрые штрихи карандашом. Иногда художник бросал взгляд на самодеятельных фотографов, и тогда он презрительно выпячивал крупную темно-фиолетовую нижнюю губу, отчего казалось, что художник держит в зубах перезревшую сливу.
Только один корабль в порту не имел мачт – он стоял на якоре, недалеко от берега. Наверное, его трюмы были пусты, потому что ржавый корпус, обросший ракушками, высоко поднимался над водой, стоя на ее поверхности чуть ли не на самом киле и задрав к небу массивный бульб, при этом сохраняя полную неподвижность и совершенно не заваливаясь на волнах. И этот корабль, обычный сухогруз, тоже казался странным, неуместным в этом порту, каким-то чужим. Так могло бы выглядеть судно, которое пролежало много лет на дне моря: иллюминаторы без стекол, краску съела ржавчина, всюду массивные наросты мидий и спутанное тряпье водорослей.
А потом в этой картине появилось нечто, что сделало ее окончательно невозможной. Откуда-то из-за бугристого, будто из комков ваты собранного облака, повисшего над заливом, в дымчатую голубизну неба над портом медленно выдвинулся красный корпус чего-то колоссального, супер-панамакса или даже супер-танкера, и завис, медленно разворачиваясь и обращая свой титанический нос к востоку. Судно плыло, перемещалось по небу очень медленно и плавно, как ничто другое по нему не могло бы плыть, и не производило никакого шума. Из-за этой плавности, бесшумности и очевидной незатруднительности парения гигантского корабля вся картина казалась то обыденной до скуки, то совершенно неправильной, неправильной до безумия.
Набережная замерла и онемела, замер и онемел бульвар, упиравшийся в набережную. Оставалось только наблюдать за всем этим, надеясь, что произойдет что-то, что расставит все по своим местам, вернет реальности привычные черты и свойства и прекратит эту изматывающую неопределенность. И что-то произошло, и, как всегда, то, что произошло, как и то, на что происшедшее указало, ничего не решило, а напротив, запутало еще больше, запутало настолько, что разобраться во всем этом теперь уже было нельзя, потому что то, что произошло, вызвало панику, и паника лишила возможности кого-либо в чем-либо разбираться и что-либо предпринимать, и даже надеяться теперь уже было не на что.
Небо вокруг красного судна, парящего над портом, стало словно чуть мутноватым, чуть менее прозрачным, как будто марево, плывущее над поверхностью раскаленного асфальта набережной, вдруг оказалось там, в двухстах метрах над городом, опоясав корабль на уровне ватерлинии и оставив только его днище и киль все такими же отчетливо видимыми. И вдруг всем на набережной и на бульваре стало ясно, что это никакое не марево плывет вокруг красного корпуса, а рябь и мелкие волны идут по поверхности воды вокруг этого судна, висящего над городом, и опирается это судно не на сомнительную дымчатую плотность приморского воздуха, а на двухсотметровую несжимаемую толщу воды.
Открытие было шокирующим, но оно оказалось не гибельным, и шок миновал, и сознание уже нащупывало свои пути в этой новой реальности. Защелкали затворы фотоаппаратов, направленные на гигантский корабль в небе. Толпа на набережной и на бульваре зашевелилась, тыча пальцами в небо. Начались разговоры, и они даже как будто не касались этого происшествия. Стали слышны и прочие звуки: журчание фонтана, щебет птиц, гул машин на соседней улице. Загалдели дети у холодильников с мороженным, закричали торговцы сувенирами и продавцы попкорна.
И тут раздался протяжный металлический грохот, как будто по длинному железному трапу скатилась угловатая железная болванка, и тяжкий удар сотряс землю. На красном судне отдали носовой якорь. Прямо на бульвар, глубоко увязнув в мягком асфальте, пал черный разлапистый якорь, к которому сверху, от носа красного корабля над городом, тянулась массивная цепь. Люди закричали и побежали во все стороны. Снова грохот, и второй якорь был отдан, пал и вдребезги разнес городской фонтан. Немедленно поднялся ветер, на море заходили волны, они несли пенные шапки и уже перехлестывали через парапет набережной и протягивали языки пенистой мутной воды к газонам, клумбам и скамейкам. Бегущие люди перепрыгивали через эту воду, скользили на мокром граните набережной, падали, поднимались и вновь падали. Низкие плотные тучи поднялись из залива, налились темнотой и влагой и скрыли и голубое небо над городом, и корабль в нём. Ветер мел песок, нес сухие листья, мусор и клочья пены, он свистал и завывал в черных цепях, протянутых от якорей прямо в тучи, и гнул к земле деревья на бульваре. Дождь брызнул и тут же начал сечь все, что ни подвернется, холодными длинными струями. Бульвар опустел. Наступила ночь, такая страшная и штормовая, как будто последняя…
…Утро было тихим и безмятежным. Небо над городом и морем висело прозрачное, ясное, без единого облачка или даже пятнышка, кажется, даже чаек в нем не было. Море ластилось к берегу. Город смотрел на море умытыми окнами, а повеселевшие деревья беззаботно размахивали листвой. Прохожие торопились к морю, то и дело поглядывая в небо, будто ожидая чего-то. Торговцы завели свои призывные причитания. Вокруг ямы на бульваре уже были установлены свежие, остро пахнущие деревянные барьеры. У барьеров в свободных позах расположились рабочие в оранжевых жилетах, одни заглядывали в яму, наполненную водой, другие водили глазами по чистому пустому небу. Разбитый фонтан бездействовал. Около фонтана стояли милиционеры, один из них что-то писал, уложив лист желтоватой бумаги на свою потертую папку. Вид у милиционера был чрезвычайно озабоченный. Остальные милиционеры мрачно смотрели на фонтан. За милиционерами наблюдали мальчишки.
На кораблях в порту ставили паруса – огромные, прямые, каких никто в этих водах никогда не видал. Корабли с набережной рассматривал полный лысый человек; он глядел в мощную подзорную трубу, в которую по вечерам туристы – совсем недорого – смотрят на звезды и луну. Он шевелил губами, наверное, произносил имена кораблей. Вокруг него толпились люди с купюрами в руках, трогали его за плечи, за руки и за спину, но человек от желающих посмотреть в трубу отталкивался всем телом и даже слегка отлягивался ногами. Художник в соломенной шляпе и просторной рубахе навыпуск торопливо водил своим карандашом по мольберту; от нетерпения он покусывал свою крупную фиолетовую нижнюю губу, отчего казалось, что он жует перезрелую сливу. Туристы клацали фотоаппаратами, снимая корабли, паруса и друг друга на фоне кораблей и парусов. Дети с восторгом указывали на паруса и что-то кричали, все вместе и всё разное.
На набережной царила атмосфера какого-то морского праздника. Постепенно эта атмосфера распространилась и на бульвар, и даже рабочие, столпившиеся у заполненной водой ямы, повеселели и переглядывались с таким видом, словно у них еще всё впереди, и это всё – только славное и хорошее.
И только милиционеры у фонтана не поддались этой атмосфере и сохраняли мрачную сосредоточенность. Протокол о разрушении фонтана выглядел записками сумасшедшего. А еще им очень не нравились эти парусники в порту. Милиционеры что-то подозревали.
Через час все паруса были подняты, и величественные парусники покинули порт. Толпа провожала их криками «ура!», швыряла в воздух шляпы и панамы, размахивала косынками и сумками. Свежий ветер подхватил корабли, и скоро они достигли горизонта и стали в нем утопать. Вот уже последний парус исчез, и море опустело.
Толпа на набережной поредела. Праздник кончился, настроение изменилось, люди расходились притихшие, строгие и немного торжественные. Дети вели себя чинно. Рабочие на бульваре взялись за лопаты и дружно сыпали гравий в яму. У разбитого фонтана стояли два инженера и архитектор и что-то прикидывали, сверяясь с какими-то планами и чертежами. У милиционеров, наконец, отлегло от сердца, они даже сдержанно, одними глазами, улыбались. На этот раз все обошлось.
2013 г.
ID:
503109
Рубрика: Проза
дата надходження: 04.06.2014 07:10:36
© дата внесення змiн: 04.06.2014 07:10:36
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
