Жизнь – это бомба замедленного действия.
И ты никогда не знаешь, в какой момент она рванёт.
Меня зовут Брайан, а её – Мишель. Она каждое утро принимала антидепрессанты, прежде чем уйти на работу, а я принимал антидепрессанты каждый раз, когда чувствовал себя одиноким, что бывало крайне часто для меня одного. Она заглушала тишину, барабанной дробью бившейся в её висках, вином после работы, а я бывал пьян почти с самого утра.
Мы встретились в реабилитационном центре. Её буквально сняли с подоконника, когда она хотела выйти в окно, вылететь птицей с крыши многоэтажки. Уже здесь ей объяснили, что люди – не птицы, что люди – не летают. Её это очень разочаровало и расстроило.
Меня вытащили из петли, когда я захотел зависнуть в воздухе и просто перестать дышать. Уже здесь мне объяснили, что это неправильно.
Так мы оказались здесь, полные пустоты и отчаяния, искренне не понимая, зачем же нас спасли из старого замкнутого круга и заперли в новой тюрьме. Но у нас было одно общее желание, которое нас сблизило, - это желание умереть, и пустота, от которой мы не могли убежать.
Про нас люди говорят, что мы – психи, здесь нас называют душевнобольными – мне кажется, что это наиболее подходящее для нас слово. Мы не такие, как они, потому что чувствуем слишком глубинно и остро.
Мы попали сюда почти одновременно, поэтому, как только нам разрешили выходить к остальным, мы подружились. Каждый день мы встречались на общем курсе терапии, где каждый из нас делился с другими своими чувствами и мыслями. Мне было довольно сложно рассказывать о том, что я чувствую, совершенно посторонним людям, поэтому я чаще всего отмалчивался и просто слушал. Мишель поступала точно также.
***
Она всё время стояла у окна и что-то разглядывала. Сначала я думал, там есть что-то интересное или просто красивый пейзаж, которым она любуется, но когда я подошёл и посмотрел, то ничего не увидел, кроме унылой картины.
- Можно я закурю? – поинтересовался я.
- Пожалуйста, - ответила она, даже не посмотрев в мою сторону.
Я закурил. Сигаретный дым растёкся теплом по моим лёгким.
Я не знал, стоит ли дальше продолжать разговор, потому что, по всей видимости, у неё не было ни малейшего желания с кем-либо говорить, но почему-то именно в ней я почувствовал родственную душу.
- Я видел тебя на терапии. Ты всё время молчишь.
- Да, в общем-то, и ты не многословен, - ухмыльнулась она.
- А тебе не страшно было, когда ты решилась спрыгнуть и разбиться? – я проигнорировал её замечания по поводу того, что я отмалчиваюсь, как и она. Мне больше была интересна её мотивация, которая привела её к суициду. Здесь было много таких, но большинство из них действительно были не в себе, а она казалась вполне нормальной.
- Нет, абсолютно, – она повернулась ко мне и, глядя в глаза, спросила, - неужели здесь все всё друг о друге знают? – и, выхватив из моих пальцев сигарету, втянула дым.
- Вроде того… - я был немного удивлён её поступком, – я бы мог дать тебе новую сигарету.
- Мне захотелось выкурить именно твою - это, знаешь, как разделить что-то с тобой, стать ближе. Мне просто безумно захотелось это сделать. Мы же психи и нам можно, правда?
Я кивнул и больше не стал заострять внимание на этом, а просто достал и подкурил новую.
- Мне кажется, что ты не одна из этих психов, которые снуют по коридорам.
Она прыснула.
- Может быть, но пока что роли безумцев мне удаются лучше всего.
Она развернулась и, не попрощавшись, ушла. Просто развернулась и, как ни в чём не бывало, ушла. Мне было интересно, что же этим она хотела сказать. Может быть, она действительно сумасшедшая? Но она удивительная.
Вот, бывает, видишь человека в первый раз, но точно знаешь, что это именно тот человек, с которым тебе хочется стать ближе, чувствуешь что-то родственное, что-то притягательное, отчего нельзя просто так избавиться. Вот точно эти чувства я испытывал к Мишель. Мне хотелось понять её, узнать ближе, познать то, что она ощущает и как она ощущает. Раньше у меня не возникало никогда таких желаний.
***
На следующий день она сама подошла ко мне, и вместо того, чтобы поздороваться, она сказала:
- Мне не нравится этот мир. Абсолютно точно, не нравится. Мне в нём как-то тесно и душно, трудно дышится и почти не живётся. А ещё я не люблю людей. Совершенно не люблю. Они меня утомляют и раздражают своей чрезмерной глупостью. Не то, чтобы я считала себя сверхумной и чрезвычайно интеллектуально развитой, - нет. Просто слепота большинства может передаться и мне, а я этого не хочу. А ещё мне не нравится осознавать, что я одна из них, что я такая же, как они. Если тебя не испугали мои признания, может, пойдём погуляем по саду?
Меня немного сбили с толку её слова об отношении к миру, ведь в обычной жизни это выглядело бы более чем странно, а я всё время забывал, что мы уже не в обычной жизни, что здесь всё может быть не так, как там. Поэтому я согласился пройтись с ней. Погода располагала к утренней прогулке, да и настроение было лучше, чем обычно, наверное, из-за лекарств.
- Безумно ненавижу, когда за мной наблюдают. Такое чувство, будто я лабораторная крыса, - и она рассмеялась.
- Я вижу, что тебе стало лучше, если ты можешь смеяться.
- Это просто ирония над самой собой. Сарказм – это своего рода болезнь, но я научилась с ней жить. Просто ничего больше не осталось.
- Я тебя понимаю.
- Ты всё время пытаешься что-то спросить у меня, а сам про себя ничего не рассказываешь.
- Просто ничего интересного не могу поведать.
- Вот знаешь, мне кажется, что откровенное общение с каким-то другим человеком – это своего рода порнография, потому что ты обнажаешься душой, открываешь дверь в свой внутренний огромный мир. И вообще такое общение подразумевает под собой излишнюю откровенность, которая даже может испугать. Можно преподнести всё, как лёгкую эротику: немного приоткрыть, где нужно, что-то скрыть. А когда ты обнажаешься полностью, то иногда это может быть даже мерзко, - и она уточнила, - я сейчас про душу говорю.
- Я понял, - наверное, у меня было какое-то глупое выражение лица. Я в первый раз слышал подобное сравнение, что и ввело меня в недоумение.
- А ты как считаешь?
- Разве тебе никогда не хотелось кому-то открыться полностью, чтобы избавиться от чего-то, что тебя тревожит, или просто поделиться чем-то, о чём было страшно сказать, но очень хотелось?
- Знаешь, что я заметила?
Я отрицательно покачал головой.
- Ты постоянно отвечаешь вопросом на вопрос, как будто бы игнорируешь то, что я у тебя спрашиваю.
- Дурацкая привычка… - я смущённо улыбнулся, пригладив волосы на затылке. Я всегда так делаю, когда смущаюсь.
- Не то слово, - и она опять затянулась сигаретой. – Мне иногда хочется выложить всё, как есть, ничего не скрывая и не прикрывая, но это безумно сложно. Кстати, ты не заметил, что я довольно часто использую слово «безумно», тебе не кажется это странным?
- Я даже не обратил внимания, - я действительно даже не заметил этого.
- Давай так: я не говорю больше слово «безумно», а ты больше не отвечаешь вопросом на вопрос, идёт?
- Я согласен, - мне ничего не оставалось, как согласиться.
- Так вот, если вернуться к теме: просто нет такого человека, который бы располагал к тому, чтобы я могла ввести его в свой мир, и чтобы он при этом не испугался.
- Там так страшно?
- Не то слово, - в её голосе постоянно звучала такая ирония, что, если бы я не знал о её попытке самоубийства, никогда бы не подумал, что она способна на это.
- Ты с кем-то делилась?
- Не думаю, что это хорошая идея с кем-то делиться таким. Мне иногда хотелось взять и всё выложить, как есть, но тем людям, которым я хотела открыться – это было ненужно. Знаешь, так бывает в жизни почти всегда – нет взаимности: ни любви, ни дружбы, ни откровенности. Да и за откровенность потом приходится платить, так что увольте, - и Мишель сделала манерный жест рукой, в которой держала почти докуренную сигарету.
- Меня всегда удивляло, почему люди жалуются на то, что не хватает искренности, когда сами ничего для этого не делают. Все пытаются быть кем-то, но только не собой. Все хотят казаться, а не быть. Почему нельзя просто взять и сказать о том, что чувствуешь, или о том, что думаешь?
- А ты можешь?
- В том-то и дело, что нет. Меня научили с самого детства не быть собой. Я и стал программистом только потому, что мой отец настоял на этом. Он говорил, что из меня выйдет отличный программист, что это самый лучший выбор. А я даже не противостоял этому. Я хотел стать актёром. Я даже собирался уехать, а точнее сбежать, чтобы только не делать того, чего мне не хотелось. Но я струсил, отказался от решительного поступка в самый последний момент, за что до сих пор себя виню. Как бы мне хотелось вернуться туда в тот момент и сесть в поезд, уехать оттуда навсегда, изменить всё.
- Но ты уже не можешь. Изменить можно только то, что сейчас и, как следствие, своё будущее.
- Моё настоящее было таким однообразно-монотонным, что я ничего больше вокруг не видел, не знал, куда ещё можно пойти и что изменить.
- Знаешь, Брайан, это как замкнутый круг: куда бы ты не пошёл, чтобы не сделал – всё время по одной и той же дороге, всё время возвращаясь на исходную точку. Или как белка в колесе, которая бежит, бежит, бежит, но никуда не добежит, потому что никуда не двигается, потому что она не может выйти за пределы своего колеса.
- Может, это страх виноват в том, что люди не могут выйти за пределы своих колёс?
- Думаю, ты прав.
- У меня тоже было своё колесо. Я из него смог выбраться, когда поборол один из таких страхов.
- Какой?
- Страх смерти. И я попал в новое колесо – сюда.
- Кто бы сомневался, - засмеялась Мишель, и тут же с серьёзным лицом спросила, - А почему именно актёром?
- Потому что можно играть всё, что угодно. Например, самого себя: настоящего себя, а все будут думать, что я просто хороший актёр и великолепно исполняю свою роль. На сцене можно выплёскивать своё безумие и никто не посчитает тебя безумным, потому что ты якобы играешь. Понимаешь, о чём я?
Она кивнула в ответ, и я продолжил:
- И это непередаваемое чувство, когда ты выходишь на сцену и словно не входишь в какой-то другой образ, а начинаешь жить чьей-то жизнью. Я играл в школьном театре и у меня неплохо получалось. Я выходил к зрителям и начинал жить другую жизнь. Но что такое школьный театр? Там ничего серьёзного не сыграешь, а мне хотелось связать свою жизнь именно со сценой, и я уверен, что у меня бы получилось, я просто рождён был для этого.
- Я бы очень хотела посмотреть, как ты играешь. Правда, очень бы хотела, – она взяла меня за руку и попросила, - пообещай, что когда-нибудь ты пригласишь меня на премьеру своего спектакля, где будешь играть главную роль, а я непременно буду сидеть в первом ряду и подарю тебе большой букет роз.
- Обещаю, - я знал, что этого никогда не будет, но сам момент обещания чего-то несбыточного, но желанного – это что-то невероятное, как будто ты сам начинаешь в это верить.
***
Мы стали каждый день гулять в саду и говорить обо всём на свете часами. Ещё не было в моей жизни человека, с которым бы мне хотелось говорить всё время, говорить всё, как есть, ничего не скрывая и не пытаясь быть кем-то. Я просто не мог дождаться того времени, когда мы останемся вдвоём и будем снова о чём-то друг другу рассказывать. Я словно стал зависим от наших разговоров, словно до знакомства с ней вообще ни с кем в жизни ещё не говорил.
- Странно, что для того, чтобы встретить тебя, мне пришлось попытаться покончить с собой и попасть сюда, - как-то в шутку сказал я.
- Просто здесь легче быть собой, ты не должен бояться, что тебя посчитают не в своём уме, потому что ты и так в том месте, где тебя считают не в своём уме. Вот интересно, если бы мы встретились в реальной жизни где-нибудь на улице или в каком-то баре, мы бы заметили друг друга, мы бы познакомились и были бы так откровенны друг с другом?
- Сомневаюсь. Мы бы хотели понравиться друг другу и делали бы всё, чтобы никто из нас не узнал, что находится внутри нас. Это поразительно: люди всегда хотят понравиться, хотят показаться лучше, чем они есть на самом деле. Но ведь невозможно нравится всем и сразу.
- Знаешь, я верю в судьбу, а значит, так должно было случиться, чтобы мы попали сюда и для чего-то встретились, потому что просто так ничего не бывает. Всё имеет какой-то смысл и со всего должен быть извлечён какой-то урок.
- Теперь и я так думаю. Раньше мне казалось, что человек сам может построить свою судьбу, сам может решить, как ему жить и чем заниматься, просто не все могут принимать такие решения из-за страха перед чем-то новым, а теперь мне кажется, что все случайности и строят нашу жизнь, направляют на другой путь. И вот тот круг, о котором мы говорили – это и есть урок, который стоило извлечь: всё будет повторяться, пока мы не найдём в себе силы что-то изменить, не какую-то мелочь, а кардинально всё поменять.
- Теперь твоя жизнь точно кардинально поменялась, разве не так?
- Сарказм?
- Без этого никуда, извини.
- А ты догадывалась о своём безумии до того, как сюда попала?
- Я бы не сказала, что это безумие – то, что я чувствую внутри, но я догадывалась, точнее я точно знала, что оно есть внутри меня.
- Как думаешь, откуда оно берётся?
- Вот что-то происходит в твоей жизни такое, что раз и навсегда тебя ломает, и ты уже не можешь стать прежним. Ты начинаешь смотреть на мир по-другому, без искажений, а другим кажется, что ты сошёл с ума. Но, на самом деле, это они смотрят на мир через кривое стекло, не хотят замечать истинное положение вещей.
- Как ты определила, что стала другой?
- Другой – это ненормальной? На самом деле, моё сумасшествие определяется довольно просто: ты всё время говоришь сам с собой, развивая диалог между своими «Я»: Я-1 и Я-2. Первое – постоянно задаёт вопросы, главные из которых «почему?» и «зачем?», второе – изредка даёт вразумительные ответы, хотя и сомневается в их достоверности. А со временем ты уже не можешь отличить действительность от, созданного тобой, мира, который находится только в твоём сознании. Ты живёшь в своей идеальной утопии, откуда совершенно не хочется выходить в этот псевдо_хороший_мир. И ты даже не успеешь оглянуться, как на тебе уже висит ярлык «сумасшедший».
Чтобы убежать от реальности, я создавала в своём сознании другой мир, в котором мне было хорошо, туда я пыталась убежать от действительности всякий раз, когда мне было ужасно плохо.
Я бы даже не прочь переселиться в какой-нибудь нереальный мир. Мне просто необходим билет в одну сторону в Страну Иллюзий, без права вернуться назад.
Ещё меня иногда спасало то, что помогало мне забыться. Тогда я уже не могла без какого-либо допинга: будь-то человек, или алкоголь, или мечта, это могли быть даже фильм или песня, – всё, что могло доставить мне хоть какие-то чувства, взрывы, всплески эмоционального характера. Мне нравилось ощущать, как адреналин или эндорфин разливается вместе с кровью по венам и вызывает чувство эйфории. Антидепрессанты, конечно, давали на время лже-чувство того, что всё хорошо, всё в порядке, давало псевдо-ощущение покоя, которое вскоре улетучивалось и я опять срывалась.
- Несколько раз я увеличивал дозу антидепрессанта и у меня начинались галлюцинации. Я видел разные странные вещи. Мне, например, казалось, что я умираю, и будто мой призрак ходит по этому миру и видит всё не так, как в обычной жизни. Кстати, у тебя бывало, что ты идёшь по улице, но как будто бы это не ты?
- Чувство, как будто бы всё во сне? – уточнила Мишель.
- Да, как будто смотришь через плёнку какую-то, как в тумане, теряется чувство реальности.
- Дереализация.
- Что? – переспросил я.
- Дереализация, - ещё раз повторила она, - это такое расстройство.
- Это понятно. А ты откуда знаешь об этом?
- Один из моих диагнозов.
- И сколько их у тебя?
- Достаточно, чтобы оказаться в том месте, в котором я сейчас нахожусь. Я сама себе ставлю диагнозы.
- Это как?
- Я увлекалась психиатрией и психоанализом. Занимательная, кстати, вещь. Если выйдешь отсюда не с помутившимся рассудком, то обязательно прочти что-то из этого.
- Ты психиатром хотела быть, что ли?
- Нет. А что похоже? – и она как-то странно посмотрела на меня. – Моя работа была самой отстойной из всех работ.
- И что за работа?
- Я в офисе работала. Каждый день одно и тоже – монотонно и однообразно, как будто я жила в бесконечных копиях одного и того же дня, который проживала раз за разом на протяжении многих лет. Наверное, силы воли не хватило что-то изменить. Хотя, как-то смешно получается: на то, чтобы что-то изменить – силы воли не хватило, а на то, чтобы свести счёты с жизнью – хоть отбавляй.
- Да жизнь вообще смешная штука, забавная очень. И не понятная. По крайней мере, для меня.
- Да и я не очень понимаю, для чего всё это. А ты программистом, значит, был? И как – нравилось?
- Я ненавидел свою работу. Но поменять не приходило в голову.
- Знаешь, что для меня было во всём этом самое страшное?
- И не догадываюсь, - я отрицательно покачал головой.
- Самое страшное – это было утро. Потому что именно по утрам ты всё время думаешь о самоубийстве, как о самом кратчайшем пути избавления. Сначала ты пол ночи валяешься пьяная на полу, чтобы просто ни о чём не думать, а потом пытаешься заснуть, а чаще просто лежишь с закрытыми глазами, с ужасом дожидаясь наступления утра. Утро начинается с боли где-то в области сердца. Ты открываешь окно и, не зависимо от того, какое за ним время года или какая погода, ты видишь одно и то же, как будто все ощущения окружающего в тебе смазались и исказились. Одно и то же. Утром просто хочется умереть. Обычно люди, начиная свой новый день, ждут чего-то нового, чего-то хорошего, а я не ждала. Мне нужно было хоть как-то протянуть до вечера и я принимала антидепрессанты. Каждый день по пути домой я чувствовала себя зданием: разрушенным и опустошённым. Каждый вечер со мной случались истерики. Иногда мне просто по пути хотелось упасть на колени и завыть диким волком. Это было отчаяние… - она замолчала, потом, сделав затяжку, улыбнулась, - давай лучше не будем об этом, пусть это останется в той прошлой жизни, как в страшном сне. Сейчас, разговаривая с тобой, я чувствую себя значительно лучше.
Мне было невероятно приятно слышать от неё такие слова, что я помогаю ей справиться с её переживаниями. Когда слышишь такие слова от человека, который тебе дорог, то любые слова приобретают совершенно иной окрас, у каждого слова появляется значимость и смысл.
***
Как-то мы заговорили о страхе. Не помню, откуда всплыла эта тема, но я хорошо запомнил именно часть, когда мы заговорили о страхе.
- Я жутко боюсь старости. Я не представляю, как больше не буду молодой.
- Ты пробовала бороться со страхом?
- Страх всегда побеждает. В какой-то момент тебе кажется, что ты преодолела его, но в итоге страх всё равно одержит победу, всё равно собьёт с ног, чтобы там не говорили. Страх – он всепоглощающ, когда это ему на руку.
- Ты многого боишься?
- Думаю, да. – Мишель на мгновение задумалась, а потом добавила с полной уверенностью, - я точно знаю, что да: я боюсь всего, абсолютно всего. Больше всего я боюсь жизни. Жизнь – это бомба замедленного действия. Никогда не знаешь, в какой момент она рванёт.
Я боюсь замужества, заводить детей, я боюсь самостоятельно принимать решения, я боюсь действовать, страшусь перемен, я опасаюсь что-либо менять в своей жизни, хотя, ощущаю, что мне просто необходимы перемены. Мне необходимо что-то изменить. Я боюсь настоящего и будущего. Наверное, я боюсь всего, кроме смерти. Смерть, для меня, это некий переход из одного состояния в другое. Я не знаю, будет ли за той чертой лучше, чем здесь, но я надеюсь, что там всё-таки лучше, чем здесь. Я верю в это.
- «Каждому воздастся по вере его», - подытожил я, - это Экклезиаст.
- Это моя любимая часть в Библии. Она для меня самая правдивая.
- А ты веришь Библии?
- Я не верю только людям, на чьём сердце никто не смог оставить шрамов. Такие люди не знают ни что такое боль, ни что такое предательство, они никогда не станут задумываться о чьих-то чувствах. Я предпочитаю избегать таких людей, потому что они неминуемо принесут разочарование. А ещё в них нет глубины: мне не интересны люди без глубины, потому что в них невозможно утонуть, они поверхностны и просты, а мне нравятся те, у кого сложная внутренняя конструкция, кого можно разгадывать, узнавать, теряться в этом человеке, читать его долго и сложно, глубоко проникая в смысл прочитанных слов, осознавать их значимость и ценность. Вот таких я люблю.
Я сидел неподвижно и задумчиво, подперев голову руками. Я слушал и слышал каждое её слово. Она говорила удивительные и странные вещи. Но что более всего меня удивляло: я их понимал и осознавал, потому что она озвучивала то, что я сам не мог сформировать в единую мысль и не мог передать эту мысль словами. А она могла. Мне нравилось её слушать.
- Хотя, я вообще редко доверяю людям.
- Ты говорила, что не любишь людей, но ведь тебе бывали интересны хоть какие-то из них?
- Конечно. Я вообще очень увлекающийся человек и мне нравится быть увлечённой кем-то. Не в смысле любить кого-то или сгорать от страсти, а просто интересоваться кем-то, знать про этого человека, если не всё, то очень многое, как будто коллекционируешь знания о нём, собираешь его жизнь из кусков. Я получаю от этого положительные эмоции. Но когда так происходит, когда я увлекаюсь кем-то, то пытаюсь много сразу про этого человека узнать и пресыщаюсь им, получается вот такой передоз эмоциями.
- Ты любила кого-нибудь по-настоящему?
- Нет. Никогда. И никого. – После каждого слова она делала небольшую паузу.
- Как думаешь, смогла бы ли ты кого-нибудь полюбить?
- Не знаю. Вряд ли… Мне больше нужны друзья. Друзья, которые будут рядом. Но мне не нужна любовь. Точнее, мне не нужна взаимная любовь. Я даже мысли не приемлю о взаимной любви. Потому что взаимная любовь – это счастье, а для меня кажется дикой сама мысль о счастье, потому что счастье – это кратковременная иллюзия. Для меня любовь должна быть непостижимой и всегда далёкой, я не должна иметь права приблизиться к объекту своих желаний, иначе миф об идеальном чувстве будет развеян и я потеряю последнее, ради чего стоит жить, потеряю последнюю надежду на то, что в этом мире есть хоть что-то идеальное. Хотя, на самом деле я понимаю, что всё несовершенно, а несовершенство порождает несовершенство.
- Ты просто боишься быть счастливой.
- Возможно. Мне сложно из-за того, что я – разрушитель. Я разрушаю всё на своём пути, и если я хоть кого-то впущу в свою жизнь, разрешу заглянуть в мой мир, то тем самым разрушу жизнь этого человека. Я не умею делать кого-то счастливым. Во мне нет даже жажды жизни, у меня к ней, своего рода, иммунитет.
Она перестала смотреть мне в глаза, как обычно это делала. Вместо этого она смотрела прямо перед собой, потупившись в пол, и мне почему-то показалось, что она неохотно говорит на эту тему, поэтому я решил переключиться на другое:
- Знаешь, я хочу отсюда выбраться.
- Хочешь начать жизнь заново?
- Не хочу умирать здесь. Это унылое место.
- И что будешь делать, когда выйдешь отсюда?
- Хочу уехать куда-то. Не потому что хочу найти там другую жизнь, а просто хочу путешествовать, хочу посмотреть мир.
- А меня возьмёшь с собой? – наконец-то, улыбнувшись, спросила Мишель.
- Если захочешь поехать со мной, я буду только рад.
- Я хочу посетить какие-то красивые места, хочу побывать в каких-то священных храмах. Мне очень хочется побывать где-нибудь в Тибете и ещё в Японии. Я хочу познать мир, увидеть своими глазами.
- Тогда решено: как только мы выходим отсюда, мы отправляемся в длительное путешествие, чтобы открыть для себя весь мир, - я говорил уверенно, потому что верил, что так и будет.
- Ты обещаешь?
- Обещаю.
***
- Вот говорят, что темнее всего перед рассветом. У меня всегда это «темнее всего перед», а рассвет не наступает. Или ещё говорят, чтобы увидеть радугу, сначала нужно переждать дождь. Дождь идёт, а радуги нет. Я словно одна из нелюбимых детей Бога. Из тех, которые не оправдали надежд.
- Может быть, всё наоборот? Может быть, Бог тебя любит и поэтому хочет, чтобы ты видела мир без искажений?
- А ты сам веришь в то, что говоришь? Мне иногда кажется, что создание Вселенной, как и создание человека, - это некий эксперимент. Когда кто-то сверху даёт определённый отрезок времени каждому из живущих на Земле, а потом наблюдает, как каждый из них распорядится своим собственным отрезком. Дело в том, что люди боятся течения времени, отсюда их спешка жить, но в то же время и страх совершить ошибку, потому что с каждым прожитым годом времени не становится больше. И этот страх идущего времени часто и не даёт человеку рисковать, также экспериментировать со своей жизнью, как это делает тот, кто дал нам эту самую жизнь.
- Я не могу дать определение слову «жизнь». Я даже не могу сказать, жить – это хорошо или плохо. Всё что я видел в этой жизни – это одиночество. Я всегда был один.
- Знаешь, как я вижу жизнь? Это такая своего рода линия, которую я бы подписала «Жизнь = Одиночество». По краям линии я бы написала «рождение» и «смерть». И от начала до конца линии можно поставить разные надписи, потому что через всё в жизни человеку нужно проходить самому, ведь ты не можешь передать всю полноту чувств кому-то другому. Даже если будут рядом с тобой или даже если тебе будут сопереживать, то всё равно не смогут прочувствовать так же, как чувствуешь ты. Мы и рождаемся сами и умираем сами. Мы всегда одни, даже если рядом кто-то есть.
***
- Внутри меня забился какой-то громадный ком, который становится всё больше и больше. Он растёт. Я не могу от него избавиться. Раньше, если дать волю слезам, то становилось легче.
- А сейчас это перестало помогать? – спросил я.
- Знаешь, я не могу больше плакать. Даже если очень хочу, всё равно ничего не получается. Вот как будто я исчерпала свой лимит слёз. Они просто-напросто закончились. Это плохой признак, - мне показалось, что Мишель расстроилась, говоря об этом. Я просто почувствовал это, хотя, она ничем это и не выдала. Я взял её за руку, потому что мне казалось, это необходимо.
- Когда я был маленьким, - начал я, - то часто плакал. Не потому что мне было плохо, а потому что я был капризным. Мать меня за это никогда не била и даже не наказывала. А вот отец, когда увидел однажды, что я реву, ударил меня. Совершенно не больно ударил, только чтобы припугнуть, и сказал, что мальчики не должны плакать, на то они и мальчики, чтобы быть сильными. Мне эти слова так врезались в память, что я больше не плакал. Бывало, что в школе меня могли побить старшеклассники, но я всё равно себя сдерживал, потому что усвоил урок: «Мальчики не плачут».
У меня был лучший друг – Дилан. Он умер в семнадцать от передозировки наркотиками, а я его нашёл. Его тело было уже таким холодным, а в его глазах было темно и пусто. И тогда я заплакал. Впервые за столько лет я плакал и не мог остановиться. В тот вечер какая-то часть умерла вместе с Диланом. Мне кажется, что я до сих пор не смог с этим справиться, не смог смириться с тем, что его больше нет.
И у меня, и у Дилана было много проблем, поэтому мы и начали употреблять наркотики. И я почему-то уверен, что он не случайно умер от передозировки наркотиками, он сам этому поспособствовал.
- Ты хочешь сказать, что он покончил жизнь самоубийством?
- Именно. Он часто говорил какие-то странные, порой даже страшные вещи. Он говорил и о смерти, и о том, что следует за ней. Я думал тогда, что это просто бред, вызванный опьянением, но он никогда не был пьян или под кайфом, когда говорил такие вещи.
- А что было после его смерти?
- Я обратился за помощью к родителям, попросил мне помочь с моей наркозависимостью. Они согласились при условии, что после того, как закончится курс лечения, я должен буду поступить в колледж, который они выберут для меня, и закончить его. Я согласился. Мне больше ничего и не оставалось, как принять их условия. Я очень хотел вылечиться, потому что мне было страшно, а Дилана больше не было рядом, чтобы я мог с ним поделиться своими страхами. Но я смог, я вылечился от наркозависимости. Но я не вылечился от памяти и мои проблемы так и продолжали оставаться моими проблемами.
Я кое-как закончил колледж и всё-таки сбежал от родителей подальше в другой город. Мне больше ничего не оставалось, как устроиться программистом, чтобы я смог оплачивать съёмную квартиру и чтобы мне было на что жить. Дальше ты всё знаешь.
- Когда я была маленькой – я мало что помню из этого времени. Почему-то ничего не запомнилось, вероятно, из-за того, что у меня ни с кем из семьи не было близких отношений. Никто и никогда не спрашивал, чего я хочу, я просто «должна была» что-то делать. Например, хорошо учиться, чего у меня никак не получалось. То есть выходит, что важнее всего было не то, каким я стану человеком, а то, какие у меня будут отметки.
С детства я боялась почему-то (кстати, до сих пор не могу найти причины, почему так происходило) быть собой и проявлять хоть какие-то эмоции. Особенно я всегда сдерживала слёзы и дурацкую улыбку, когда была влюблена. Меня учили хорошим манерам. Хотя, я сомневаюсь, что они на самом деле хорошие. Мне казалось, что если я заплачу при них, то они увидят, какая я слабая на самом деле. Нет, я не считала, что слёзы – это признак слабости, но почему-то была уверена, что они расценят это именно так и никак иначе.
За меня выбирали всё: школу, колледж, работу – абсолютно всё. Мне постоянно в пример ставили старшего брата – Брендона. Для них он во всём был лучшим.
И вообще, у меня никогда с ними не было близких отношений. Мы были будто бы из разных планет, совершенно ничего общего. Иногда мне даже казалось, что я им не родная дочь. Я не могла им ничего рассказать, потому что в любом случае была бы не понята ими. В принципе, их и так ничего не интересовало. Им просто было всё равно, ведь был Брендон – идеальный сын.
- Ты ревновала их к брату?
- Нет, никогда. Потому что нельзя ревновать того, кого не любишь. Я не любила своих родителей. Сначала меня удивили такие чувства, потом начали пугать, а потом я смирилась. Всегда и во всём приходит смирение. Я смирилась абсолютно со всем, кроме того, что до сих пор жива. Хотя, есть вещи, с которыми никогда не сможешь смириться, например, ты и твой друг Дилан. Ты никогда не забудешь его смерть.
Она была права. Есть такие вещи, которые никогда не оставят тебя в покое, которые никогда нельзя будет забыть. И Дилан – это одно из таких исключений, которое навсегда останется в виде шрама на моей памяти. И Мишель. Её я тоже никогда не смогу забыть.
***
Я знал, что скоро выхожу. Мне больше всего не хотелось расставаться с Мишель. Чувства к ней вселили в меня уверенность и желание жить, чтобы только видеть её, слышать её, думать о ней. Я сомневаюсь, что она хоть что-то чувствовала ко мне, ей просто, вероятно, нравилось, что я её слушал и слышал. Как она сама говорила, ей просто нужен был друг.
- Я люблю тебя, - я решил ей сказать о том, что чувствую, - ты, наверное, знаешь об этом.
- Знаю, - это всё, что она ответила. Её лицо при этом никак не выражало совершенно никаких эмоций. Ни счастья, ни разочарования, вообще ни-че-го. Она просто произнесла это слово с придыханием, и медленно прикрыла глаза, а через секунду открыла – как будто наблюдаешь за морганием в замедленной съёмке. Только глаза смогли выразить «знаю», оставляя при этом лицо каменным и неподвижным. Это означало, что она не может мне сейчас ответить, найти правильные слова, чтобы меня это не задело. Я ведь знал, что для неё я всего лишь хороший друг и ничего более. Хотя, с другой стороны, я заслужил называться её другом – это было уже слишком много для меня одного, если учесть, что она почти никого не подпускает к себе.
В этот же день вечером она подошла ко мне, взяла без слов за руку и подвела к окну:
- Видишь, за окном пустота? Ты ещё всегда удивлялся, почему я всё время смотрю в окно, если там не на что смотреть.
Я кивнул, хотя, пока не совсем понимал, к чему она клонит.
- На заднем дворе действительно ничего нет, на что стоило бы обратить внимание, - продолжила она, - приблизительно так выглядит моя душа – пу-сто-та, - Мишель нарочито выделила это слово по слогам, наверное, именно от неё мне передалась такая привычка говорить какое-то слово, разделяя его на слоги. – Чем бы я не заполняла эту пустоту, она становится только больше. Мои внутренние чувства настолько атрофировались, что я совершенно разучилась чувствовать. Просто не могу – и всё. Я даже не испытываю совсем никаких эмоций ни отчего. Раньше испытывала, а потом – раз! – и внезапно перестала. Только мысли в хаотичном порядке циркулируют по моему сознанию: несовместимые мысли, сталкиваясь, ранят меня, понемногу убивают.
Если бросить камень на дно моей души, то, вероятно, мы не услышим, как он упадёт и ударится о дно, потому что дна – нет. А если и есть, то оно так глубоко, что звук упавшего камня просто не долетит до нас. Вот такая во мне огромная пропасть. Там темно, вероятно, из-за этого ни одно светлое чувство не может зародиться во мне и расцвести. Это как цветы без солнца. Ты понимаешь, о чём я толкую?
- Да, - ответил я. Она говорила не только о своей душе, она клонила к тому, что это и есть причина, почему она не может мне ответить, почему она не может меня любить.
- Теперь посмотри ещё раз в окно. Что ты там ещё видишь, кроме пустого двора?
- Забор, - первое, что пришло мне в голову.
- А ещё? – спросила она, так как была недовольна моим ответом.
- Город за забором, - предположил я.
- Это уже ближе, но не то. Исключи забор из своих размышлений, - она дала мне подсказку, но я никак не мог сообразить, что же она хочет, чтобы я заметил за окном, на что я должен обратить внимание. Возможно, на деревья за забором, но это опять-таки относится к забору, а, значит, не подходит. Что же это ещё может быть? Думай, Брайан, думай. Может, это…
- Небо! – неожиданно для себя выпалил я.
- Ага. В точку.
- Почему ты хотела, чтобы я заметил именно небо?
- Небо – это надежда на свободу. Моя душа до сих пор желает освободиться, и я верю, что за этой пустотой меня ждёт безграничное небо.
Она взяла меня за руку и снова повела за собой.
- Мы куда? – спросил я.
- Ты мне доверяешь?
- Да, - ответил я. Конечно же, я ей доверял, как никому другому.
- Мы сейчас должны выбраться отсюда ненадолго, а то мне здесь стало тяжело дышать, - она повернулась ко мне, и, улыбаясь, заглянула в глаза, - не переживай, никто даже не заметит того, что нас нет.
Я ей действительно верил, поэтому не стал оспаривать её желание.
На первом этаже в уборной для персонала можно было пролезть в окно, это было единственное окно без решёток и единственный выход из здания, через который мы могли выбраться незамеченными.
Уже через десять минут мы оказались в саду, где больше всего любили бывать вдвоём.
- Мне очень захотелось сейчас оказаться здесь, - сказала Мишель, усаживаясь на лавочку. И я последовал её примеру. – Вот бы сейчас оказаться где-нибудь на морском берегу.
- Любишь море? – поинтересовался я.
- Не то слово! Безумно люблю! А ты разве не любишь? – мне даже показалось, что она как-то оживилась, обычно она была слишком спокойна и вся в своих мыслях, а сейчас я увидел в ней нечто, чего раньше не было.
- Ты обещала, что не будешь говорить слово «безумно», - подметил я.
- А ты обещал, что не будешь отвечать вопросом на вопрос, - засмеялась она, - так что мы вдвоём нарушили обещание. Но сегодня, думаю, можно. Так как на счёт моря?
- Я тоже люблю.
- Вот если бы мы сейчас оказались на побережье, то там небо было бы не таким унылым, как здесь, - и Мишель разлеглась на лавочке, положив мне голову на колени. – Мне нравится наблюдать за небом и плывущими облаками. Меня это успокаивает, - пояснила она.
- Мне нравится слушать шум прибоя.
- Точно! Мы бы лежали на песке, любовались бы небом и слушали, как волны бьют о берег. А вокруг бы никого не было. Только ветер, потому что я очень люблю ветер, невероятно люблю ветер – морской, прохладный, который нежно и бережно касается кожи. Потом бы начался дождь, но мы бы всё также сидели на берегу и смотрели, как капли разбиваются о воду, как песок становится влажным, как в воздухе пахнет свежестью и чем-то необъяснимым. Наши волосы и одежда стали бы мокрыми и прилипли к телу, но мне даже нравится это ощущение.
- Почему именно дождь?
- Он смывает с тебя всё, что болит, и ты становишься чистым и свободным.
- Пообещай мне одно.
- Что ты хочешь, чтобы я тебе пообещала?
- Ты не покончишь с собой после того, как я выйду отсюда и мы обязательно встретимся, идёт?
- Хорошо. Обещаю, – без раздумий ответила Мишель.
- Я буду приходить к тебе каждый день, ладно?
- Договорились. А я буду ждать тебя каждый день.
- А потом мы обязательно поедем туда, где находится твой невероятной красоты берег, будем смотреть на море и будем ждать дождь, который нас очистит.
- Именно так и будет. Я уверенна. Я это знаю.
Мишель приподнялась и посмотрела на меня:
- Ты же мне веришь, что именно так всё и будет, – утвердительно прошептала она. Это точно был не вопрос, а утверждение.
Мишель приблизилась настолько близко, что я чувствовал её дыхание на себе. Она еле-еле коснулась губами моих губ и нежно поцеловала. Я почувствовал тёплое прикосновение её кожи и её рук, которыми она прикасалась к моему лицу.
Я обнял её, и мы просидели так довольно долго, пока нам не пришлось вернуться обратно.
***
На следующий день я вышел оттуда. Воздух за стенами клиники показался мне абсолютно другим – новым и лёгким. Мне так легко было им дышать. Мне нравилось идти по городу и знать, что больше за тобой не следят, что ты принадлежишь сам себе.
Мне не хватало только одного, чтобы быть до конца счастливым – Мишель.
Буквально на следующий день я пошёл её навестить. Но я больше не увидел её. Она умерла. Нет, она не нарушила своё обещание, она не покончила с собой. Мишель просто умерла во сне – её сердце остановилось. Самое интересное, что когда её нашли, её лицо было удивительно спокойным, даже казалось, что она улыбается. Я думаю, что она видела хороший сон и решила в нём остаться навсегда. Нашла свой билет в одну сторону. Надеюсь, что в этом сне был и я. Конечно, не этот я, который живёт в этом мире, а другой я, с которым она осталась в параллельном мире грёз.
Её мучили мысли, хаотично передвигаясь по её сознанию, и, возможно, две разные мысли столкнулись – и это стало последней каплей, последней раной, которая и привела её к смерти. Они убивали её понемногу, вероятно, долгое время происходил процесс саморазрушения изнутри, и вот – последнее столкновение. Может быть, это столкнулись мысль о самоубийстве с мыслью о том, что она пообещала мне не делать этого. Наверное, удар был невероятно сильным. Мысли врезались одна в другую, взаимозамещая друг друга – это и послужило причиной.
Я не могу найти других объяснений, отчего могла умереть во сне абсолютно здоровая физически девушка, и как могло остановиться здоровое сердце.
Я скучаю за ней, мне её очень не хватает.
В честь всего, о чём мы с ней говорили, я объездил пол мира. Когда деньги стали заканчиваться, я начал подрабатывать то тут, то там. Главным было посмотреть мир за неё и за меня. Актёра из меня не вышло и я решил стать писателем. Я много писал о тех странах, в которых бывал, и о местах, которые видел. Я, наконец-то, научился подбирать правильные слова, выражать свои мысли так, чтобы это было понятно даже тем, кто никогда не испытывал таких чувств, которых испытывал я.
Когда я оказался на одном из самых красивых побережий Индии, которые я когда-либо видел – воспоминания о ней нахлынули на меня с новой разрушительной силой, и я понял, что должен всё перенести на бумагу, чтобы избавить себя от боли. Я весь день просидел на том берегу и писал этот рассказ. Я и плакал, и улыбался, вспоминая эти моменты моей жизни, вспоминая тот единственный поцелуй, который принёс больше боль, чем радость, но я знал, что должен закончить эту историю о ней: ради неё и ради себя, ради того, что я к ней чувствовал.
Когда рассказ был готов, день приближался к концу. Я лёг на песок и посмотрел на небо, по которому плыли тёмные тучи, предвещая дождь, и подумал, что Мишель, вероятнее всего, освободилась и попала именно туда, куда ей хотелось. Она сама стала безграничным небом, где не чувствует больше пустоты, или, может быть, стала облаком и теперь путешествует по миру, становясь дождями – нет, скорее, ливнями – там, где ей захочется пролиться на землю и когда идёт дождь, я никогда не прячусь от его капель.
И в тот вечер пошёл дождь, а я просто сидел на песке и ощущал его на своей коже, на своём теле. Он очищал меня. Мне казалось, что это она прикасается ко мне и говорит, что она теперь счастлива, счастлива на-все-гда…
15.06.2010
ID:
197846
ТИП: Проза
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Ліричний
ВИД ТВОРУ: Поема
ТЕМАТИКА: Філософська лірика
дата надходження: 25.06.2010 23:27:03
© дата внесення змiн: 01.12.2020 09:54:58
автор: Michelle Paffer
Вкажіть причину вашої скарги
|
![Michelle Paffer: АПАТИЯ ЧУВСТВ [проза] - ВІРШ](/img/logopart2_ua.gif){kind=small}
По неволе своей заглянул в свое прошое. 
