|
Что до сих пор не нравилось человеку, так это попытки улучшить его.
S.O.__________________________________________________
- … собственно, так и начинается день. Будет ли для меня день удачным, я проверяю игрой.
- Игрой?
- Да, игрой. Шахматы, нарды. Если процент побед выше, то всё дальнейшее, что требует моего решения получает быстрый ответ. Я не сомневаюсь в успехе.
- Интересно. И всегда ли успех гарантирован?
- Не знаю. Мне не с кем играть ни в шахматы, ни в нарды.
Тишина остановила время. Окаменевший аммонит шевельнулся на чёрной полке. Гость вздрогнул. Странный хозяин, с которым приходилось общаться пока они ждали общего товарища, отошёл от стола и сложив руки за спиной остановился у окна, отвернувшись от гостя.
- Я кажусь тебе странным?
Гость хотел быстро ответить, как подсказывал ему первый рефлекс, но выдохнул что-то невнятное. Но потом исправился:
- Да. Немного.
- Ты мне тоже – хозяин развернулся к гостю и с прямым острым взглядом послал вдогонку следующие слова – Вы все кажетесь мне странными.
- Все? Странными? Но почему? Мы совсем не знаем друг друга – гость тут же попытался соорудить лицом улыбку, но вышло нечто нелепое. Он понял это и сам. Он совсем не привык к таким разговорам, к такой атмосфере разговора. Сразу вспомнились кабинеты первых экзаменов, где стоял бюст Ницше. Напряжение. Натянутая, как бельевая верёвка тишина. И мелкий шепот. Нервный.
Но… там была необходимость, а здесь…. Почему?
- А тебе самому, не кажется ли странным, что люди встречаются друг с другом для разговора о том, о чём совсем не думают? Взять хотя бы нашу первую встречу. Помнишь?
- Да. Это было совсем недавно. Помню…. Запомнилось, что ты всё время молчал.
- … а вы вчетвером обсудили массу тем, которые совершенно не имеют к вам самим отношения. Эти темы не касались ни вас самих, ни ваших семей, ни того, о чём вы думаете на самом деле. Вы старательно несли чепуху, как базарные старушки в очереди за пенсией. Было очевидно, что вы стремились впечатлить друг друга…- хозяин замолчал, а потом сказал совсем неожиданно - … в огонь общения, вы бросали всё, что попадалось под руку: всякий сор, сплетни, грязь, пошлый юморок. Не удивительно, что он просто тлел, дымил и окутывал всё вокруг едким, непроницаемым….
Он снова умолк. Подошёл к стулу. Сел на самый краешек, облокотился на свои колени и как-то бесцеремонно уставился на гостя, как бы ожидая чего-то. Тот в свою очередь инстинктивно скрестил руки и сжался.
- Ты боишься чего-то? Я спрашиваю не по текущему моменту, а вообще. У тебя есть собственные страхи? – спросил хозяин.
Его внешность была спокойной, даже казалось уставшей. Свой вопрос он задал, словно бы коротая время. Одни лишь глаза… они смотрели упорно и жестковато.
- Я не знаю. Кажется, нет. Чего бояться?
- Все одержимы каким-то страхом. Знаешь, что выдаёт их? Они избегают всего, что вызывает страх. Встречаются. Несут чушь. Плывут в улыбках. Возвращаются домой и случается, не могут уснуть. Старые, дешевые часы с одной батарейкой, стучат и стучат. Они злятся на собак, которые мешают уснуть, на пьяных соседей, на дождь. И даже здесь, они боятся коснуться главной причины своей бессонницы. Ждут, когда же замолкнет собака. Она замолкает. Но сна – нет…. А знаешь, в честь нашего более близкого знакомства, я хочу сделать тебе один подарок.
- Подарок? – удивился гость.
- Почему нет? Да, подарок. Насколько я знаю, ты не прочь иногда покурить марихуаны. Это так?
Гость непонятно почему покраснел, будто бы перед ним стояла мать, а ему самому было лет двенадцать. Заулыбался стеснительно.
- Ну, да. Не прочь. Иногда.
- Ну вот и отлично.
Хозяин достал откуда-то зелёный бонг и серебристую металлическую коробочку. В ней гость увидел желтовато-зеленные, мелко подробленные остатки растения. Хозяин взял совсем маленькую щепотку и насыпал в отходящую от бонга чашечку, размером с напёрсток. Затем подойдя к гостю, сел рядом с ним на большой диван. Рядом с собой, он поставил бонг, достал из кармана домашнего халата зажигалку и закрыв большим пальцем отверстие в бонге, пригласил:
- Я готов. А ты?
- Я тоже.
Гость прижался губами к самому верху бонга, хозяин щёлкнул зажигалкой и тот начал превращать растение в дым. Когда содержимое чашечки стало пеплом, гость отлип от бонга, тяжело дыша. Бонг был полон дыма, который предстояло вдохнуть. Сердце просилось наружу стуча кулаками в стены. Теперь уже можно было освободить от большого пальца отверстие и вдыхать. Так и было сделано.
- Приляжешь?
- Нет. Зачем? Я думаю, теперь разговор у нас пойдёт живее – улыбался гость.
- Это вряд ли.
Улыбка начала сползать с лица гостя, само лицо вдруг начало бледнеть, а глаза выражали беспокойство. Он двумя руками тихонько схватился за диван. Его качнуло сидя.
- Эт-т-т-то не она. Не мари….
- Нет, не она – уже себе сказал хозяин, опуская осторожно голову своего гостя на подушку, - но тебе нечего бояться, кроме себя самого. Я буду рядом.
Он отошёл и сел на стул. Закурил сигарету. В комнате уже темнело. Тени расширялись, вместе со зрачками гостя.
Он был очень напряжён, тело собралось в один сплошной мускул, было больно, но расслабиться было страшно. Его сознание ускользало от него, он хватался за него попыткой внутреннего диалога, пытался говорить с собой, но слова становились только фоном, а за ним… за ним во весь свой невероятно огромный рост вставал страх. Вдруг он ясно осознал, что пытается обмануть себя, обмануть сознание словами, показным спокойствием, заговорить свой страх. Ему стало немного легче от мысли, что это должно быть смешно: хотеть вырваться из самого себя куда-то. Оставить позади собственную шкуру, плоть, свой скелет и бежать вперёд с одним только желанием – чтобы дорога не кончалась.
Вдруг, он отчётливо услышал сквозь толстую ткань приглушённый голос: «Отдайся страху. Просто отдайся». Он поднял голову, чтобы увидеть говорящего… поднял или ему показалось? Прямо перед ним стоял бюст Ницше. Тот самый бюст, которого здесь не могло быть. И он улыбался ему. Не улыбались только глаза. Казалось этими глазами смотрит совсем другой человек. Не Ницше, а кто-то другой. Вески гостя заскрипели. Он это отчётливо слышал. Именно заскрипели. Бюст состоял из совсем маленьких кубиков, которые, то отдалялись друг от друга, то становились единым целым. Странная геометрическая фигура становилась лицом Ницше, потом опять фигурой. Белые усы философа зашевелились и он гитарным, звенящим голосом говорил и говорил.
«Что он говорит?» – спросил себя гость. Прислушался.
- … что ж поделать моя лошадь. Кому ты только не принадлежишь. Любой извозчик может ударить по твоей морде. Но ты тянешь человека всё равно. Ничего тебе не остаётся….
Гость вздрогнул от того, что почувствовал. Кто-то или что-то касалось его ноги. Едва приподняв ртутную голову, он успел увидеть, что по его ноге ползёт аммонит. Живой, настоящий аммонит! Десятью щупальцами он карабкался по ноге, щёлкая, как зажигалкой своей раздвоенной челюстью. На его раковине сидел… страх! Гость не видел его, но он знал это. Он как никогда ясно ощущал его тень, его вечность, его взгляд, усмешку. Маленькими иглами моллюск цеплялся за кожу и как швейная машинка оставлял позади себя тысячи микро ран, которые жгли, как прикосновение ядовитой медузы. Когда он забрался на живот, гость понял, что не в силах шевелиться. Он хотел сбросить эту тварь, но ничего не выходило. Оставалось только терпеть и ждать. Остановившись возле головы, моллюск спрятался в своей раковине. Наступила тишина. Было и так тихо, но стало ещё тише. Стало невозможно тихо. Страх слез с раковины и схватив невидимыми пальцами верхнюю челюсть человека, начал поднимать её, как складную крышу автомобиля. Всё выше и выше он поднимал её, пока верхней губой, гость не почувствовал свой собственный затылок. Шея была лишена самой головы, из неё торчали только зубы. Но притом, что отсутствовали глаза, он всё видел! Не было ушей, но он всё слышал. Тем временем, страх живо впрыгнул в рот гостя и исчез там. Зубы хлопнули, как будто кто-то отпустил пружину державшую их. Стало больно. И эта боль была более, чем реальной.
Стало стыдно. Стало очень стыдно за всё, что сделал и не сделал он в своей жизни. Сердце просилось наружу. Кому ещё знать, как не ему самому, где он был неискренен, где под видом добра он стремился к какой-то суете, мелочи, какому-то вселенскому мусору. Все оправдания, которыми он облепился за всю свою жизнь – потеряли клейкое свойство и начали отпадать. Это были грязные, мятые стикеры, на которых корявым почерком были написаны бессмысленные сочетания букв, символов и знаков. Ещё вчера они были – смыслом, они были точкой всех терзаний, а теперь свисали, как кожа змеи перед линькой. И ничего не стоили, ничего из себя не представляли.
Жизнь проматывалась перед глазами. Хотелось остановиться на чём-то важном, чём-то значительном, где стыд бы потерял всякий контроль над ним, было острое желание найти повод сказать: «Да! Да! Я – так хотел!», но повода не было. Вся жизнь состояла из того, чего он на самом деле не хотел. Никогда не хотел. Но делал. Поступал. Говорил. И чтобы не утомлять себя сомнением, лепил снова очередной стикер, казалось бы, с вполне убедительным доводом.
Что-то лопнуло в госте. Лопнуло и наружу прорвалось нечто бесконечно несущее понимание. Понимание всего. Нет, это ещё не знание, совсем не знание. Но понимание, точно. Понимание моллюска, Ницше, лошади… всего! Всего, что только попадалось глазам. Оно нахлынуло, как волна рождённая подводным сотрясением. Всё, что было важным до сих пор – смыто. Только понимание, понимание, понимание. Своей ничтожности в том числе. Своей мгновенности. Своего желания суеты, вместо времени для себя. Своего желания веселья, вместо неприятных мыслей. Своей обещанной кому-то любви, которая предавалась через минуту в лицемерно неискреннем разговоре. Он вспомнил свою первую девушку. Нет, девочку. Она была немного младше, а он был подростком. Что он сделал с ней? Предал! Банально и просто. Было ясное понимание, что это было предательство. Никаких сомнений, что это так. Но здесь предательство совершенно другого рода. Она любила его, а он как паразит жил в её теле. Питался слезами. Именно он, всегда и был источником этих слёз. Даже когда просил не плакать…. И его круг общения, поощрял это уважением за «мужчинность над женщинностью».
Стыдно! Невыносимо стыдно!
Снова возник из неоткуда Ницше. Его посмертная маска.
- Ты – червь, приятель. Ну и что? Не расстраивайся! Ты ничего не стоишь, это определённо. Вполне очевидно, что ты пережуёшь жизнь своей беззубой пастью, но выплюнешь не ты её, а она тебя. Еда – выплюнет жующего! Ну и что! Не расстраивайся! Ещё ведь сколько возможно…. Не для тебя, нет. Ты совершенно не причастен к жизни. Ты причастен к потреблению чужой любви к тебе. Ни одно великое дело не позволит коснуться к себе твоими грязными лапами. Ну и что, что тебя не было? Ну и что, что ты мелькнул? Это совсем ещё не повод рыдать. Ты ведь успешен, правда? С тобой здороваются, с тобой говорят, от тебя что-то наверное зависит в этой жизни. Так ведь? Считаешь это - мелким успехом? А какой же он мог быть у мелкого паразита? Видимо ты считаешь, что великие люди жили исключительно в прошлом, да? Хорошие книги писались только там, кто-то ставил честь выше жизни – только там, кто-то господствовал над народами - только там? И ты – прав! Это так и есть. Только там. Потому что там – не было тебя, дружок. Какое же великое время там, где тебя нет! Ха! Не расстраивайся….
Философ вдруг начал рассыпаться на атомы, кто-то отпустил хватку и гость увидел… потолок.
- Поговорим?
Гость понял, что он вернулся. Вернулся в настоящее. Та же комната, тот же аммонит, тот же хозяин сидящий на стуле с ещё недокуренной сигаретой. Гость пошевелил рукой, ногой. Он был жив и подвижен. Только в какую-то часть сознания, клещом вцепилось желание понимать, память о страхе, моллюске, Ницше, девочке. Было чувство оголённости. Одежда абсолютно не защищала, не давала никакой уверенности. Он медленно приподнялся и сел.
- Тебя не было ровно девять минут, если тебе интересно, - сказал хозяин.
- Девять? Две жизни – за девять…. Трудно поверить.
В дверь позвонили. Хозяин открыл. Пришёл тот, кого они ждали. Он был возбуждён, весел, много говорил и гость отметил про себя, что более нелепой чепухи он не слышал ещё. В нём просыпалось отвращение.
- Странные вы люди – снова сказал хозяин.
- А ты мне таким уже не кажешься, - ответил гость. И ушёл. Ни с кем не попрощавшись.
_________________________________________________
Комментарии:
Аммониты – вымершие достаточно давно головоногие моллюски, обладавшие очень красивыми наружными раковинами.
Сальвия - растение, содержащее психоактивное вещество сальвинорин А (именно это вещество на жаргоне сегодня также именуется Сальвия). Отдалённо похоже по воздействию на ЛСД. Одна затяжка может заставить человека побывать в таких местах, которые он даже и представить не мог. Причем побывать чем-то совершенно невероятным. Со стороны это выглядит жёстко (впрочем, человек может просто лежать без особых признаков жизнедеятельности), человек о действиях тела после трипа не помнит. Есть мнение что сальвия показывает нам наше глубокое детство — все вещи распадаются на кусочки и перегруппировываются заново, так что не сразу можно отличить, скажем, один ботинок от другого: они сливаются в одну форму. Растение употреблялось американскими индейцами.
Скорей всего хозяин именно этим и «угостил» гостя.
ID:
507164
Рубрика: Проза
дата надходження: 24.06.2014 21:48:39
© дата внесення змiн: 24.06.2014 22:05:12
автор: Samar Obrin
Вкажіть причину вашої скарги
|
