Звёзд на небе вечернем салют.
Злится вьюга, без праздных раздумий,
насылая проклятьем на люд
очертанья египетских мумий.
Ночь грядёт. Расширяется мрак,
как огромный для всех саркофаг.
Злится вьюга, но звёзды видны;
очевидцам подобного чуда
не понять со своей стороны –
как возможно, чтоб кто-то оттуда
мог однажды спуститься сюда,
где пустыню творят холода.
В каждой хлёсткой снежинке живёт
этим вечером, сотканным ими,
и шмеля легкокрылый полёт,
и души, что парит над своим и
всё же чуждым царице нулей
захолустьем в толпе тополей.
Пусть грозят фараоны вдали
всем и вся, бесконечно грубея,
умерщвленьем людей и земли,
появленьем жука-скарабея
где-то здесь – где рождает зима
белоснежный простор для письма.
Пусть идут. Через тысячи лет,
ибо все мы способны на чудо,
не зароет собака скелет,
раз сама Персефона отсюда –
из российской земли и песка
плоть обрящет и станет близка;
после вьюги не страшен союз
с этой женщиной в чёрном, поскольку
не сулит укрепления уз
с ней ничто: благоверную Ольгу,
что за мужа карала врага,
от забвенья укрыли снега.
Ты не вечен, но что-то внутри
бросив вызов суровому року,
постамент – на котором цари
каменеют, подобные Богу,
ощущает и верит легко,
что небесное пьёт молоко.
Так ступай! Бьётся в небе хрусталь,
хоть не слышно стеклянного звона:
манят призраки прошлого вдаль,
или так побелела ворона
от погодки такой – никакой?
Злится вьюга, но в сердце – покой.
