Так становятся для семейного фото,
смотрят в глаза фотографа,
будто в глаза птицы,
сидящей за окном:
запомни меня, гневный глаз птичий,
до поры, когда увидимся вновь
на другой стороне пронзительной, словно крик, жизни,
на другой стороне тревожного, как течение, одиночества
Запомни руки мои,
ещё без отравленных чернил под ногтями,
запомни мой голос,
ещё без гвоздей ярости мужской,
запомни благодарность детей,
что на Пасху берут сладости с надгробий
своих родителей.
Через сорок лет я уже не буду говорить во сне
с мёртвыми героями прочитанных романов.
Не будет этой магнетической луны
над открытым переломом трассы.
Через сорок лет никто не поддержит меня,
когда буду прыгать в майские озёра.
Будут закрыты будки киномехаников,
разграблены гробницы школьных книгохранилищ.
Запомни меня, история, похожая на птицу,
вынужденную каждый год вонзаться в туман приграничья.
Отпечатки светлых лиц на моих ладонях.
Женщины и мужчины 70-х, словно мёртвые планеты,
Освещают летний воздух.
Дети говорят во сне с мёртвыми капитанами.
Дети выходят из тьмы на голос фотографа.
Перебегают сквозь детство,
как ящерки перебегают июльскую трассу.
Становятся на дворе,
недоверчиво смотрят в глаза истории.
Поют мёртвые поэты,
попавшие в школьную программу,
словно грачи в клетку.
Воспевают родину
выжженного за лето неба.
Тяжело темнеет хирургический шов переписанного начисто стиха.
Медленно растёт между рек чёрный цветок дождя.
(Перевёл с украинского Станислав Бельский)
