..... Жаба — куриные мозги почапала в прихожую. Дон Привидон отправился за ней. Дон Привидон называл помойную Жабу Куриной головой, потому что жаба была очень тупая. Но верная и старательная. Дон Привидон отправился за Жабой куриной головой в прихожую. В прихожей лежала тряпка на полу и горело бра-ночник. Больше в квартире света не было. Была ночь. Дону Привидону горящее бра сразу не понравилось. А Жабе не понравилась половая тряпка. Жаба тоже стояла на пороге и не хотела входить в прихожую. В комнате она приметила более уютное местечко. Дон Привидон пихнул Жабу. Жаба прыгнула на половую тряпку у порога. И сразу сделала пи-пи. Расслабленная половая тряпка зажалась и стала твердеть. Жаба с куриными мозгами пожевала губами и раздраженно сказала:
— Я здеся не буду! Тут свет и гады. Я бы лучше в аквариуме посидела… Рыбий корм, соседи…
Жаба с куриными мозгами просто пробормотала это в прихожей возле Привидона. Она и не собиралась говорить. Это были просто мысли. Но Жаба это произнесла. Вслух.
Жаба и не думала разговаривать. Она подумала, а губы ее вдруг разлепили мысли.
Привидон молчавший всю свою жизнь, хотел, как обычно дать Жабе пендюль, чтобы она делала то, что положено.
По мнению Привидона Жабе положено было делать, что велено —бдить в прихожей, куда ее привел Привидон.
А по Жабе в прихожей была описанная половая тряпка, свет бра и зеркало. И ей хотелось бдить в комнате, в аквариуме. Только и всего. Жабе с куриными мозгами хотелось бдить в аквариуме, потягивая через соломинку сухой рыбий корм. Всего-навсего. Вот она и подумала про себя свое мнение. А получилось — вслух.
Но тут ей Привидон и выдал:
— Молчать, сволочь! — и замокл. В смысле замолк. Он еще не знал, как правильно говорить: «замокл» или «замолк». И все остальные слова не знал, как правильно. Потому что дон Привидон говорил впервые в жизни. Как, впрочем, и Жаба.
Да. Новых гостей на вечеринке ждало много интересных сюрпризов.
Привидон еще никогда не разговаривал. И папа его не разговаривал, и мама, и дедушка. Нет, у дона Привидона был язык, но он им не пользовался. Мы ведь не пользуемся, например, аппендиксом.
Привидон всегда думал, что язык ему нужен для украшения. Для выражения собственных мыслей он использовал тумаки. А тут вдруг он заговорил.
Кто?
Язык!
Привидон пошире открыл рот и высунул язык подальше — так далеко, чтобы его рассмотреть. Язык с трудом доставал Привидону до кончика носа, и видно его было плохо. Привидон выпучил глаза на кончик носа и с упрямством настоящих Привидонов начал рассматривать еле видный кончик языка.
Конечно, Привидон удивился всерьез. Но только один раз. Когда вам домой привозят новенький телевизор, вы удивляетесь? Удивляетесь. Но только один раз. А потом изучаете инструкции к пульту, чтобы научиться переключать программы, — так? А некоторые щелкают пультом, ничего не изучая, безо всяких инструкций. Вот.
Дон Привидон был не из тех, кто узнает, что надо делать по книжкам. Он не стал ломать голову. Раз язык заговорил — дон Привидон начал изучать язык. Собственный. Разглядеть язык толком не удалось. Тогда Привидон хорошенько поболтал языком во рту.
— Ба-ла-ла-ла…
«Ба-ла-ла-ла» получилось обычное, ничего особенного. Привидон подумал и стукнул головой в дверь.
И «бум» получилось обыкновенное. Тогда Привидон взял со столика у зеркала расческу и провел по ней пальцем.
И «дз-ж-ж» получилось обыкновенное. Привидон никогда раньше не говорил и даже раз заговорив, все равно не знал, как это делается. Просто не понимал. Он еще раз провел пальцем по расческе.
— Дзжжз, — сказала расческа.
— Дзжжз,— повторил Привидон и приободрился.
Жаба с куриными мозгами уставилась на него куриным взглядом.
Привидон хотел заговорить, хоть он и не за тем сюда пришел. Он и не знал, зачем ему это нужно — говорить. Он просто хотел говорить и снова сказал:
— Дзжжз…
Жаба, которой это надоело, сшибла длинным языком маленького паучка, который прятался за зеркалом, и спросила:
— Так мне чего, тута сидеть?
Жабе было по фиг — говорить или не говорить. У нее мозги были куриные. Она не переймалася.
Тряпочку, чтобы не воняло, Жаба засунула в тумбочку для обуви. Обувные щетки и обувь промолчали. Вообще все в квартире №360 молчали. Люди спали, а Привик и его друзья старались просто не привлекать внимания Привидона — ужасного и страшного.
— Так мне чо делать? — канючила Жаба.
Ей не хотелось сидеть в прихожей, где горело бра и воняла тряпка. Ей хотелось в аквариум. Жабе даже в голову не приходило, что она разговаривает.
— Сидеть! — снова рявкнул Привидон и отбросил расческу. Проблема разрешилась сама собой. Чтобы говорить, надо не жужжать расческой, не бить головой о дверь и не болтать языком во рту: — Ба-ла-ла-ла.
Не надо напрягать мускулы или пучить глаза или дзенькать расческой. Надо просто говорить.
— Сидеть сволочь! — приказал Привидон и Жаба снова потянула половую тряпку из обувного ящика. Уж очень грозен был Привидон.
— Сидеть сволочь! — рявкнул Привидон.
Ну а я разве обещал вам, что Привидон, едва научившись говорить насчет сочинять сонеты, хотя бы говорить верлибром?
Как получалось, так и говорил.
— Сидеть, сволочь! — снова сказал Привидон и поднял для удара ногу. Но Жаба с куриными мозгами и так села. Хоть у нее и были куриные мозги, Жаба поняла — раз Привидон сказал — сидеть, надо сидеть. И не очень то ей и хотелось в аквариум. Второго пинка не понадобилось. Это даже Привидона удивило.
— Два слова, — быстро сосчитал Привидон. — заменяют один пинок.
Он оглянулся.
В прихожей все делали вид, что в ней никого нет.
Кому ты скажешь: «Сидеть сволочь!» — если рядом никого нет? Зеркалу? — Так оно зеркало. Бра? — так оно бра.
Воодушевленный Привидон заглянул в туалет, но там тоже некому было сказать: «Сидеть сволочь!». Унитаз, как двоечник ни на что не реагировал, пока его не дернешь. И потом унитаз — он вроде бы и так сидит.
И дверь молчала. Бумкнула что-то негромко, когда Привидон об нее башкой треснулся, и замолчала тихонечко. А когда Привидон на нее уставился, то дверь встала навытяжку, лупая глазком. Ну что ей скажешь?
— Стоять, сволочь! — для собственного удовольствия гаркнул Привидон. Он хоть и был неграмотный, и говорить научился совсем недавно — но науку командовать знал туго. У него в роду все командовали: и прудед Привидона и пру-пру-пру Прадед, и пру-пру-пру-тпру-Прадед Привидон, от которого на тысячелетнем дубе первые сто пятьдесят колец до сих пор дрожали.
Тут нам всем нужно время, чтобы привыкнуть к говорящему Привидону.
Привидону также понадобилось время, чтобы привыкнуть к тому, что отныне он не просто Привидон, а говорящий Привидон. Знаете, что первым делом говорил говорящий Привидон. Первым делом Привидон высказал все, что он думает о куриной жабьей голове. Хотя и в более мягкой форме, чем сам ожидал. То есть без пинков и затрещин. Только словами. Слов у Привидона было маловато, слова в основном использовались им из словарного запаса дворника дяди Гриши. Эти слова дядя Гриша употреблял, заталкивая пустые пластиковые бутылки по краям мусорных контейнеров, чтобы увеличить их вместимость. Эти и некоторые другие слова. Но Привидон чувствовал, что их маловато.
Пока Привидон вспоминал слова, Жаба с куриной головой уже затолкала тряпку обратно. Хоть голова у нее была и куриная, Жаба поняла, что Привидон научившись говорить, будет распускать руки гораздо реже.
Правда, Жабе с куриными мозгами по-прежнему хотелось сидеть не на мокрой тряпке, а в аквариуме…
Ей сказали — сидеть, она села на мокрую тряпку. А в аквариуме значит не судьба. Жаба поерзала, устраиваясь поудобнее. У Привидона строгие принципы — сказано тебе сидеть, значит надо сидеть. И не моги даже думать о том, чтобы плюхнуться.
— Там, в аквариуме и корм живой, поди есть, — пробормотала Жаба и стиснула губы.
Тьфу, вот ведь привязался к ней этот аквариум. Ей сидеть надо.
Привидон скорчил рожу отражению. Но язык показывать не стал. С той самой минуты, как Привидон понял, что язык это не украшение, а нечто не менее важное, чем пинок. С этой самой минуты Привидон решил не показывать язык направо и налево.
Чего зря языком трепать?
— Язык зря показывать, — так сразу решил Привидон — все равно, что пинки без дела раздавать. А пинки в роду Привидонов имели очень древнюю и высокую культуру раздачи.
Привидон еще раз взглянул на себя в зеркало, поправил пальцами язык, как джентльмены поправляют галстук и не удержавшись, сказал ни к кому особо не обращаясь:
— Сволочь!
Все приструнились.
Очень уж Привидону нравилось говорить. А чтобы к этому привыкнуть все-таки требовалось некоторое время и артикуляция. Говорить Привидону нравилось— это было и в зеркале видно, но что-то ему все-таки не нравилось. Что? Привидон на Жабу глянул — Жаба глаза пучила. Нет, не Жаба.
Потом Привидон понял, что ему в прихожей не понравилось. Привидону в прихожей бра не понравилось. Бра в прихожей светило. Вернее не само бра, а лампочка в бра. Сначала Привидон хотел отвесить бра подзатыльник, но вспомнил, что умеет разговаривать. Вместо того, чтобы отвесить бра подзатыльник, Привидон откусил из бра лампочку. Свет погас. Привидон пережевал с хрустом лампочку и сказал оцепеневшему бра:
— Еще раз засветишься, — сожру выключатель. Спасибо, все было очень вкусно.
Какой-то недоеденный проводок в патроне бра запищал испуганно:
— Пи!
Честно говоря, лампочка показалась Привидону сырой.
Привидон еще дожевывал лампочку, приговаривая:
— Шав, шав.
У него на душе было легко и радостно. Во-первых, оттого, что он научился обходиться без подзатыльников. Во-вторых, научился говорить. Конечно, это было трудно. Поначалу.
Поначалу это было особенно трудно. Но Привидон не дал трудностям себя запугать и пошел в кухню.
Привидон не знал, что говорить дальше и поэтому прямо из прихожей решил заглянуть в кухню. От кого-то он слышал, что иногда лучше жевать, чем говорить.
Привидон набил полные карманы котлет, конфет и сала и мороженой рыбы, чтобы в случае чего воспользоваться этим советом. Жабу с куриной головой Привидон поманил из прихожей за собой.
Жаба с удовольствием покинула мокрую тряпку.
В прихожей все молчали. Тряпка съежилась и окаменела, дверь стояла навытяжку, а у бра Привидон загрыз источник света. Жабе больше нечего было делать в прихожей. В комнатах она могла пригодиться больше.
Привидон возвращался из прихожей в комнаты, где оставил Кабакота и Катта совсем другим Привидоном. Говорящим Привидоном.
Тем, что Привидон научился говорить, он никого из присутствующих в квартире №360 не удивил.
Всех удивила его жестокость, грубость и наглость. Бра умерло, а ложечки и чашечки в кухне он вверг в ужас — заставил трепетать и бренчать. Холодильник, беспардонно ограбленный Привидоном просто отключился от негодования. С горя холодильник вырубился и решил размораживаться.
Привидон произвел впечатление в квартире №360. Но не умением разговаривать. Благодаря Привику, тут умели говорить все. Произвело впечатление умение Привидона обижать — безо всякого основания и повода. Произвели впечатление его ужасные помощники — Жаба с куриной головой, Кабакот и Катт. Внешний вид этой компании и злые физиономии.
Все в квартире №360 умели говорить. Привидон не открыл ничего нового — просто в его присутствии все молчали. Все словно набрали в рот воды. Все просто перепугались. Все боялись агрессивных поступков со стороны Привидона и его компании. А еще все боялись подвести Привика — боялись ляпнуть, что-нибудь лишнее и тем самым нанести Привику непоправимый вред.
Кулаки Привидона с гайками все так прямо и понимали как инструменты для нанесения непоправимого вреда.
Все боялись.
Все так сильно боялись, что всем было страшно даже пошевелиться. С тех пор, как Привидон заявился, многие вещи так и застыли в неестественных позах. Торчали в позах «замри», в которых их застало появление Привидона.
Те из читателей, которые разбираются в абстрактной скульптуре, с интересом посмотрели бы на интерьер комнат квартиры №360 после появления в ней Привидона.
Привидон шел в комнату, где оставил Кабакота и упивался новым ощущением. Язык у него так и чесался, так ему хотелось поговорить. Кабакот стоял в небрежной позе у дивана, позевывая на окружающие предметы и показывая зубы.
Все путешествия за свалку ему были по фиг.
Это второй помощник Привидона, Катт, обожал кого-нибудь помучить, за что-нибудь потянуть, что-нибудь сломать или вывихнуть. Потому что Катт, он и есть кат, а Кабакота это не интересовало. Кабакота интересовало порыться в чем-нибудь пятаком: в карманах, в корыте, в куче какой-нибудь, а вот именно этого сейчас под рукой у него не было. Поэтому Кабакот скучал. Вещи в этой уютной, чистой квартире Кабакоту были пофиг. Конечно, он слегка втянул брюхо, когда Привидон вернулся из прихожей, а вообще ему было наплевать. Он был из тех, кого и пуля не берет. Поэтому он смотрел на дона Привидона довольно спокойно. К тому же дон Привидон был правша, и с этой точки зрения Кабакоту вообще нечего было беспокоится. Привидону было никак не с руки давать Кабакоту подзатыльник.
— Пофиг, — думал Кабакот.
Вот дон Привидон правда в этот момент даже и не думал о пинках или подзатыльниках. После эмоциональной встряски в прихожей, где он вдруг заговорил, рефлексы у него притупились.
Правда, не настолько, чтобы совсем расслабиться.
Подойдя к Кабакоту дон Привидон заорал, что было сил:
— Как стоишь, сволочь?! — и, увидев растерянность в глазах Кабакота, который еще сильнее втянул живот и даже слегка расправил плечи, добавил, наслаждаясь эффектом. — Разболтались тут, понимаешь!
Привидон и тут сразу отметил, насколько слова эффективнее пинков. Чтобы Кабакот так втянул живот, раньше Привидону понадобилось бы пять пинков, не меньше, а тут он обошелся пятью словами. Привидон всю свою жизнь молчал, но стоило ему заговорить, как он сразу понял преимущества алгебры над арифметикой.
Замечательно было говорить. Замечательно было командовать. Ты командуешь, а они все, — Сволочь! — тебя слушают. Вот так.
Конечно, слушали. Да еще как. Да еще раскрыв рты. И рыбки в аквариуме, и маска африканского вождя, и тапки, и шторы, и даже старая медвежья шкура, свисающая с дивана.
Понимаете? С тех пор, как Привидон появился прошло пять-десять минут. За это время многое изменилось… Привидон заговорил. Он ощутил прилив превосходства. Кабакот почувствовал себя маленьким и ничтожным. Могучая сила слова подняла злобного, здоровенного, но в общем понятного помойного дона Привидона на недосягаемую высоту. В глазах Кабакота, который не мог сказать ни бе, ни ме, ни кукареку.
Кабакот окончательно понял, почему Привидон главнее. Вовсе не потому, что он ловчее раздавал подзатыльники, или мог с одного раза разбить морду. Привидон был главнее потому, что… Вот взял и заговорил. Вся Привидония была нема, а Привидон заговорил. Кабакот захлопнул пасть. Потому что Привидон распорядился:
— Пасть закрой!
Потом он подбоченился и распорядился:
— А ну, покличь сюда Катта!
Кабакот даже и не думал возражать. У него возражать и в мыслях не было.
Ух, он Привидона зауважал. Он так и подумал:
— Эх, я Привидона уважаю! — и помчался звать Катта.
Катт вентилировал соседнюю комнату.
— Там это… — той…, — сбивался и захлебывался словами Кабакот, глядя выпученными глазами на Катта. Спокойствие ему изменило. Флегматичность с него как рукой сняло. Уж очень…. Кабакот был на грани обморока. Кстати и покушать не помешало бы…
Привидон обвел взглядом комнату. Всю эту квартирную сволочь, которая ему всегда не нравилась. Второй раз обвел взглядом присутствующих, обвел магическим кругом Привидонии. Что-то это значило.
Вот все как и положено замерли в кругу, который обвел взглядом Привидон. Потому что это был волшебный взгляд и волшебный круг, из которого никто не мог выбраться.
Дикуша, который оказался в этой комнате, незаметно обвел взглядом присутствующих. Привик находился среди обведенных кругом. Зеленый от испуга, он догадался изображать экстравагантную статуэтку — ведь любой мог обратить внимание на экзотические элементы оформления квартиры. И в общем, сливался с другими предметами.
Дон Привидон хотел дождаться Катта с Кабакотом и найти всему этому объяснение. Сегодня ночью — квартира № 360 выпала из привычного дворового порядка доносившимся шумом и гомоном.
Это заставило Привидона разобраться на месте — подняться на третий этаж без лифта — в ту квартиру.
Он не стал подниматься по лестнице, а влетел прямо в кабинет.
Шум, гам — Привидон действовал как радиолокатор вещи-то, все-таки — говорили… Значит — что-то доносилось.
— Что за шум, а драки нет? — нет, этого он сказать не мог, ибо был немым.
Привидон, ожидая Катта с Кабакотом, тем временем залез на диван.
Привидон, не привыкший к такой роскоши, тем не менее, не подавал виду, что сидеть на диване ему в новинку. Все, что было очерчено его взглядом — замерло. Замерли ножницы, маска африканского вождя с рыжими усами и Подбатарей.
Подбатарей — как существо вовсе не от мира сего, вообще панически забоялся попадаться на глаза Привидону. И хотя Привидон как бы тоже был из другого мира, он все-таки возглавлял некое сообщество, образовавшееся вокруг предметов этого мира: вокруг мусорных контейнеров, вокруг свалки, угла черного брезентового гаража, вокруг стоков, Кабакота, Ката. Привидон все-таки был дворовой — хоть и выходец из иных миров, а Подбатарей был неизвестно кто и что: не ребенок, не лягушка, а неведома зверушка…
Подбатарей старался схорониться от пытливых глаз Привидона, впрочем как и Привик. Привик, до этого момента бодрый и веселый, активный и разговорчивый, тоже вдруг сник и испугался. Привик тоже старался не попадаться на глаза Привидону. Хотя Привик и Привидон никогда раньше не пересекались, Привик сразу понял, что для него лично новое знакомство ничего хорошего не сулит. Впрочем Привидон пока и не подозревал о том, что своей новой способностью — способностью говорить, он обязан Привику, о котором пока тоже не имел понятия. Привик не спешил объявлять о своих заслугах и старался не попадаться Привидону на глаза.
Остальные были на месте. То есть на своих местах. Остальные — это две маленькие подушечки, к примеру, которые мечтали познакомиться с гномиками. Или торшер, или те же тапки, с розовыми помпончиками. Словом все вещи: и аквариум, и шторы — они никуда не прятались, потому что были на месте. Куда бы, например, спряталось от Бармалея море, пустыня или джунгли — они были — и были. Были на своих местах. Там где им положено быть. Просто они сразу замолчали. Как днем, при родителях или Саше с Володей.
Обведенные взглядом Привидона, да и просто из соображений безопасности, все вещи замолчали. При доне Привидоне всем хотелось молчать. Возле Привика всем хотелось говорить, а при Привидоне всем хотелось молчать. При том, что присутствие Привика, а Привик же никуда не делся: он не убежал, не ушел по-прежнему давало возможность говорить любой вещи. Любая вещь по-прежнему имела возможность разговаривать. Потому что Привик никуда не исчез. Привик остался в квартире. Привидон явился так внезапно, и делал все так решительно. Все друзья Привика замолчали, замерли. Только кто-то едва слышно шелестел: то ли шторы, то ли медвежья шкура, сползая с дивана. Медвежья шкура была шкурой сильного и опасного лесного хищника, когда-то медведя, и то она предпочла сползти на пол, чтобы не попадаться на глаза Привидону. Ибо, если я говорю — я говорю правду. Привидон был очень, очень сильным существом.
Аляповатым.
Бесстрашным.
Вредным.
Жутким.
Дерзким.
Ехидным.
Впрочем, об этом обо всем я вам, кажется, уже говорил.
Такого поворота событий никто не ожидал, тем более Привик.
Для него появление Привидона было совершеннейшей неожиданностью.
Привик понял, что ему надо поскорее сматываться, пока Привидон не догадался о его существовании. И чем раньше он это сделает, тем будет лучше.
Привик стал медленно, почти незаметно для глаз перемещаться к телевизору.
Через телевизор он мог умчаться из квартиры в мгновение ока, и никакой Привидон не мог ему в этом воспрепятствовать. А там, за экраном, было царство, в которое Привидону вообще заказан путь.
Тем временем, Привидон входил в новую роль — говорящего. Ему вдруг вздумалось влезть на диван. Раньше, в прежние времена, Привидон, если он даже и позволял себе вторгнуться в человеческое жилище, никогда не наводил там свои порядки, и не пользовался вещами, принадлежавшими людям.
Привидон влез на диван, с ногами конечно, и прикрикнул вслед убегающему Кабакоту:
— Живей там, сволочь! Подать сюда Катта.
Ему требовались новые зрители. Новые свидетели его триумфа. Его способностей. Его выдающихся способностей:
— А подать сюда Катта, — перебирал слова Привидон.
Это тебе не жалкие «Тыр-пыр-нашатыр», выученные тем волнистым попугайчиком. Этот попугайчик умел открывать свою клетку, мечтал научиться говорить и залетал иногда в Привидонию. Привидон вспомнил о волнистом попугайчике с презрением: говорить «Тыр-пыр-нашатыр!», — это все, чему научился волнистый попугайчик.
Да воробьи на его Привидонии излагали свои мысли яснее.
Ясная мысль — хорошая мысль. Привидон посмотрел на хмурого Катта, явившегося из соседней комнаты.
В соседней комнате Катт нашел бутылек с тушью и собирался вылить его на бумаги: на учебники Саши и Володи, и на скатерть, покрывающую стол.
Вообще, у Катта были уже прикидки, рабочие наметки в соседней комнате. Он конкретно, в отличие от Привидона, нигде не упускал случая напакостить.
Только делал это так, чтобы заподозрили в пакостях не его, а других. Делал это так, чтобы домашние сваливали вину за безобразия, учиненные Каттом с одного на другого. С больной головы на здоровую. Катт собрался…
Привидон не дал ему домыслить. Несмотря на то, что духовное начало в Привидоне уже преобладало, и он оценил волшебную силу слова. Несмотря на то, что Привидону требовались новые свидетели торжества. Привидон указал Катту место по правую руку, и когда тот встал куда велено, схватил его за ухо и тряхнул так, что защелки на подтяжках клацнули.
Катт воспринял это как должное. А вы то думаете — почему это он не торопился? Из соседней комнаты.
Кабакот нагнулся якобы завязать шнурки.
Во-первых, ему не улыбалось остаться в поле зрения Привидона, а во-вторых, надо было как-то спрятать свою радость. Ухо Катта осталось в руке Привидона, но Катт не особенно огорчился потере уха. Привидон регулярно отрывал Катту уши, и уши у Катта регенерировали.
Тут Привидон соскочил с дивана. Диван облегченно напружинился.
Чтобы сделать событие ярким, запоминающимся, соответствующим, значимым, и чтобы Катт въехал в новые реалии, Привидон не стал его бить.
Привидон протянул Катту оторванное у него же ухо и с угрозой в голосе сказал:
— На! Жри! — Ну!
Катт, он ведь не знал, что Привидон научился разговаривать. Кабакот, который за ним бегал, ничем ему не показал, что его ждет. Просто забежал, толкнул под бок и палец вытянул.
Катт так и понял, что его Привидон зовет.
О том, что Привидон разговаривать научился, Катт и не подозревал.
А теперь, когда Привидон заговорил, и не просто заговорил, а скомандовал ухо оторванное сожрать, — теперь Катт понял, что говорящий Привидон будет покруче, чем просто Привидон. И сделал то, что всегда делал в таких ситуациях. Перевел стрелки. Катт был очень жестоким и соображал быстрее, чем Кабакот. Просто намного быстрее. Он преклонил колено, как перед дофином, или вообще, перед королем и развел руки в стороны. Привидон сразу смягчился. На фоне преклоненного на одно колено Катта, торчащий зад Кабакота, якобы завязывающего шнурки выглядел нелепо, если не оскорбительно. И неудивительно, что Привидон пнул Кабакота, так что Кабакот недолго наслаждался поражением Катта и своим собственным триумфом, получив пинок от Привидона. Он упал на пол, почти ткнувшись носом в правую тапку с розовым балабончиком. Правая тапка брезгливо поморщилась. Дикуша, по сравнению с которым Кабакот казался огромным, сидел уже под медвежьей шкурой. Не надо слишком полагаться на метафоры — конечно медвежья шкура, как и все, застыла под магическим взглядом Привидона, но она-то видела в своей жизни, и после нее, испытания покруче, чем распоясавшийся Привидон. И если уж она и сползла с кресла на пол, то вовсе не потому, что съехала от страха, а потому что ее потихоньку стащил на себя Дикуша, маленький болтун. Норвежский лесной котенок.
Когда пришли незваные гости, котенок мгновенно их узнал — у котов нюх на неприятности.
Котенок Дикуша сразу понял, что чего-чего, а котов и котят эти существа в жизни повидали, и перед ними не прикинешься вазой или подушечкой. Оставалось только спрятаться. А так как поблизости не было ничего более подходящего, котенок Дикуша потихонечку стащил на себя с кресла старую медвежью шкуру.
Что же касается магического взгляда Привидона, то коты существа, которые находятся над магией, — и никакой магии не подчиняются…
Итак, Дикуша тихенько и смирненько сидел под медвежьей шкурой, Подбатарей в обстановке комнаты старался выглядеть как можно естественнее, хотя бы как волнистая доска для стирки белья, а Привик — тоже старавшийся быть незаметным, перемещался к телевизору.
На чем мы остановились? Мы остановились на том, что Привидон протянул Катту уго, собственное оторванное ухо, и приказал сожрать. В назидание. Катт сделал то, что всегда старался делать в таких случаях. Он с достоинством перевел стрелки.
Преклонив колено перед дофином, и тем самым, как властвующей особе, отдав ему должное, Катт важно постучал себя пальцем по лбу. Катт всегда давал дельные советы, всегда дельные, поэтому Привидон сразу смягчился:
— Говори, давай, — сказал он, — не бойся.
Может быть, в Древнем Риме было не так. Может быть, не так было у американских ацтеков, или в армии Бонапарта, или у создателей первого искусственного спутника Земли, может, у них у всех было не так, но в компании Привидона было так. Так заведено.
Что старшой велит, то выполнялось споро и точно. И хоть Катт, как и прочие: как жаба с куриной головой, как Кабакот, до сих пор ни разу не говорил, но если Привидон ему велел, — велел Привидон, — заговорил сразу и без колебаний. В их компании было не принято не подчиняться, потому что от тех, кто не умел подчиняться, оставались только рожки да ножки.
— Центральная, — многозначительно сказал Катт. Слово Центр обозначало центральную Привидонию. Не маленькую дворовую провинциальную помоечку, а всеобщее, — всеобщее для города место — центр притяжения мусора. Привидония — центр. В слове центр была такая притягательная сила, что ухо Катта в руке Привидона стало неактуальным.
— Не вели казнить, вели — слово молвить, — складно затараторил Катт. Привидон прислушался. Катт явно что-то имел ввиду, или что-то знал, или что-то сообразил сию минуту. Любой бы на месте Привидона — ты, они, вы, я — вместо того, чтобы заставлять Катта жевать собственное ухо позволил ему заговорить.
— Говори, — велел Привидон.
События развивались стремительно. Однако экстремальные ситуации, постоянно происходящие в Привидонии, научили Привидона сразу принимать в расчет новые обстоятельства и извлекать из них выгоду.
Привидон притащился в 360 квартиру просто из любопытства, без какой-либо явной цели. Случившееся, внезапно обнаруженное умение говорить, не выбило Привидона из колеи, не сбило с толку и не заставило расслабиться. Привидон снова залез на диван. И вслушался.
Говорить ему нравилось, и понимать ему нравилось, и сейчас он вслушивался в слова, как раньше внюхивался в запахи вкусной пищи.
Катт растопырил пальцы. С растопыренными пальцами ему было намного удобнее объяснять свою мысль.
К тому же то, что он поведал, имело отношение к счету, а именно к слугам Привидона. К Жабе с куриной головой, Кабакоту, и ему самому — Катту.
— Центр Привидонии, — говорил Катт, — Большой Привидон. — Ты пинаешь — мы понимаем. Ты говоришь — мы очень хорошо понимаем. Я говорю — понимает любой шкет. Нет? Ты командуешь — команда. Пинок мне — потеря времени. Пинок жабе — потерянное время, пинок Кабакоту — потерянное время, пинок, пинок, пинок… Приходим на соседнюю Привидонию. Ты Привидон — нас трое. Тот Привидон — тех трое. Ты командуешь — мы понимаем. Деремся, побеждаем. Тот Привидон — его бойцы. Тот Привидон дает один пинок одному, другой — другому, третий — третьему. Три времени — трое поняли. Ты говоришь одно слово — мы тебя поняли. Одно время — мы тебя поняли.
Ты — Привидон, который на три времени сильнее другого Привидона. Понял?
Привидон понял….
…Перевести стрелки на другого — вот так поступает настоящий Катт. На жабу с куриной головой? Нет! На поверженного Кабакота? Нет — на добычу, Привидонию соседнего двора за забором. За забором находилась заброшенная фабрика игрушек. Там была своя Привидония. Хорошая Привидония. И площадь была больше, и людей — меньше. Хорошая была Привидония. На заброшенной фабрике игрушек. И много хлама. Хорошего хлама. И людей меньше. И суеты. Тихо принесут, выбросят — и уходят. И хлам крупный. Хороший хлам. Не картофельные очистки, какие-нибудь. Тамошний Привидон бахвалился, что у него всего полно, и работы нет никакой: начистил всем бока, да и все.
Наш Привидон тому завидовал. У того Привидония крупнее была, привлекательнее.
Только нашего тот не пускал. Хоть у того только два по математике было, а у нашего — три. А чтоб ту Привидонию нашему отнять, надо было своим троим внятно наколотить, пинок одному, подсказка пальцем — ты того бей, пинок другому, подсказка пальцем — ты того с ног сбивай, а ты третьему киваешь — со мной — на этого Привидона. Ну, а если их у него трое, и все пустоголовые — бегай между ними и пинками указывай.
— Ты нам только слово скажи, — надоумил Катт Привидона, мы того Привидона порвем.
— И, правда, зачем пинки раздавать, бегать, когда можно сказать своей команде — Фас! Жаба — к ноге, Кат — на того падает, Кабакот — на другого. Вали их, ребята!
— Разумно, — одобрил Катта Привидон.
Он сразу подумал, что если соседскую Привидонию забрать — у него еще подданные будут — соседский Привидон и его обезьяны. Почему обезьяны? А как мне сказать? Соседский Привидон и его люди?
— Хм, — почесал Привидон локоть, — вот тебе и раз. Ведь кроме соседней Привидонии есть еще другие — дальше, дальше, дальше.
— Это что ж, — снова почесал локоть Привидон, — это значит можно все Привидонии захватить? Мировой Привидонией править?
Катт радостно закивал. Говорить ему было все еще неудобно. Привидон снова почесал локоть и показал его Катту.
— Кусай, — сказал он, — заслужил!
Катт радостно оскалил зубы, и потянулся к хозяйскому локтю. Но тут же получил удар ногой в морду и покатился прямо на медвежью шкуру.
— Вот так, — радостно захохотал Привидон, — близок локоть, и не укусишь, — ге-ге-ге.
В общем, все закончилось хорошо. И для Катта и для Кабакота. А вот для Дикуши…
Впрочем, Катт далеко не укатился. Он скоренько остановился, встал и замер перед Привидоном. Кабакот тоже поднялся. Пол был чистый, а чистого Кабакот не любил, а тут даже тапочки были чистые. И чистюль не любил. Кабакот как только на пол после пинка Привидона упал, так сразу и поднялся — чтобы не видеть эту чистоту, чтобы чистоты не нанюхаться — сразу вскочил. Правда, сразу об этом пожалел. Пожалел, потому что пол этот чистый он даже поцарапать не успел.
Тогда Кабакот к аквариуму потянулся — стекло аквариумное поцарапать. Только не успел.
— Слышь, ты, — сказал ему Привидон, — сбегай, приведи Жабу.
— А чего за ней бежать? — удивился тупоумный Кабакот, — когда ее позвать можно.
Он как всегда стоял слева от Привидона, потому что Привидон был правша.
Катт сделал вид, что за стойку держится — дескать, ему после пинка Привидона плохо стало. Он нагнулся под углом в сорок пять градусов в сторону противоположную от Привидона. Как раз настолько, чтобы тот, ну этот Привидон, не дотянулся. Привидон, хотя у него и чесались кулаки, никому не въехал.
— Жаба, — заорал он, — Куриная твоя голова, — стань передо мной как лист перед травой.
— Ква, — отозвалась жаба, хоть могла бы и аукнуть, или хотя бы кудахнуть. Жаба была простая, с куриной головой. Шлеп, шлеп — и она уже вместе со всеми. Со всей командой. Жаба тоже не стала близко подходить к Привидону. Впрочем, Привидону было не до того. Ну не до того, чтобы съездить кому-нибудь по роже. Ну, если мимоходом. Так он не шел никуда. Никуда шел.
Едва Жаба появилась, Привидон скомандовал — Пошли.
Привидон собрался завоевать со своей командой другие Привидонии. Больше ему делать было нечего.
Все потянулись к выходу. Все вздохнули с облегченьем. То есть все, кто были в команде Привидона ломанулись к выходу: Жаба — куриная голова, Кабакот и Катт. А все, кто находился в комнате, вздохнули с облегченьем.
Привидон уходил, и… ну, этим все сказано — Привидон уходил…
— Фу, — едва не сказали маленькие подушечки, которые мечтали о встрече с гномами. — Фу, — они едва не сказали это громко. Вы же помните, в 360-ой квартире все умели говорить, и только от страха перед Привидоном и последствиями все молчали.
Как бы не так. Ага. Ушел.
Все потянулись к выходу.
— Стоять, — сказал Привидон и начал хлопать себя по карманам: хлоп-хлоп-хлоп-хлоп. Все встали. Привидон хлопал себя по карманам, хлопал себя по карманам, хлопал себя по карманам, хлопал себя по карманам. Потом посмотрел на своих помойкочадцев и сказал:
— Не понял?
Кат пожал плечами. Жаба — куриная голова смотрела взглядом курицы, Кабакот не шевелился, он замер с задранной на порог ногою.
— Пропусти даму, ты сволочь! — сказал Привидон и дал Кабакоту пендюль. Кабакот покатился к шкуре медведя, жаба втянула голову. Следующий пендель Привидона просвистел мимо ее головы.
— Слышь, лягушка, — вполне миролюбиво сказал Привидон, — я кажется забыл печать — сбегай домой. Она кажись там, в луже, с правой стороны.
У Привидона была печать «Здесь был Привидон».
Привидон ставил ее там, где бывал. Жаба помчалась выполнять поручение.
— Ноги вытри, — крикнул ей вслед Привидон, — зачистишь мне там всю помойку, — тут и правда слишком чисто, — брезгливо вытянул он губы.
— Бам-бам-бом…
Чоп-чоп-чоп…
Хут-хут-хут….
То есть жаба — куриная голова, конечно, побежала за печатью. Вернее за штемпелем. Конечно — туда нык, сюда — нык, да и день невелик…
Жаба почти прыгнула.
— Да, — вспомнил Привидон, — сообщи там, нашим, чтобы разговаривать научились.
Чтобы к моему приходу все говорили, как следует…
Привидон задумался. Жаба подождала мгновение, и бросилась к двери балкона.
Привидон задумался о том, что теперь раз уж он говорить умеет, ему и читать надо учиться, и писать. Привидон задумался, зачесался, а Кабакот и Катт ему не мешали, потому что не мешали и все тут. И тоже задумались. Особенно Кабакот. Кабакоту хотелось стекло аквариумное поцарапать, а Катту кого-нибудь помучать.
Кабакоту очень хотелось провести на стекле аквариума своим острым стальным пальцем толстую жирную глубокую борозду — такую, от которой стекло в аквариуме могло бы в любой момент лопнуть, такую, чтобы рыбки застыли от ужаса, выпучившись на эту трещину, и пускали бы от трусости пузыри. И умоляли бы его, Кабакота. А он, Кабакот, чтобы постучал по стеклу аквариума и спросил:
— Тук, тук, тук…. Можно к вам….
А надрезанное стекло бы как лопнуло. А рыбок как вынесло бы навстречу гостю — ему, Кабакоту.
Как бы они плескали хвостиками от радости.
Ну-ну… Резать стекло нельзя. Этот звук оторвет Привидона от размышлений. Привидону это вряд ли понравится.
Катт был катом наследственным. И все в его роду кого-нибудь мучили. Такие уж они были — каты. Когда Катт попал на помойку, он сразу нашел себе занятие в команде Привидона. Сразу стал штатным мучителем. Катт мог замучить даже электрический ток.
Катт думал о том, кого бы он помучил, например, в квартире, куда он попал. Получалось — всех. Всех мог бы, и еще — ему все время на глаза попадалась маска африканского вождя. Африканский вождь старался не попадаться на глаза Катту, и поэтому Катт пока думал о том, как бы он помучил, например, пуговицы на пиджаке. Как бы он их крутил туда-сюда, как ковырял бы нитки, как бы он эти пуговицы надкусывал, щипал бы… Катт увлекся мыслями о пуговицах и стоять тихо, не мешая задумавшемуся Привидону, не составляло для него никакого труда. Хотите, я вам кое-что скажу: если бы Катт и Кабакот поменялись мыслями, то ни того ни другого это нисколечко не огорчило.
Катт с удовольствием помечтал бы о том, как он делает трещины на стекле аквариума, а Кабакот с удовольствием думал бы о том, как мучить пуговицы.
Кабакоту и Катту нравилось так и так. У них было много общего. При том, что до сих пор они не могли общаться между собой. Теперь, когда они научились говорить — и тот и другой, — я уверен, они нашли бы общий язык. И, если они до сих пор не враждовали, то теперь, имея возможность лучше узнать друг друга, узнать какие и у того и у другого грязные мысли и дурные намерения — они вовсе полюбят друг друга и зауважают.
А что же — наши друзья?
Что же — Привик, котенок Дикуша, занавески, маленькие подушечки, маска африканского вождя, рыбки из аквариума, медвежья шкура?
Нашим друзьям ничего другого не оставалось, как молча дождаться ухода Привидона, в самых замысловатых позах.
Наши друзья ждали, когда Привидон покинет квартиру. Никто из друзей не хотел лишних неприятностей. Особенно Привик. Привик очень сильно испугался Привидона. Честно говоря, ничего подобного он не ожидал. Никто не ожидал, конечно. Привидон был сильным, здоровенным, беспощадным и необузданным существом, агрессивным и непредсказуемым. Никто не знал, что придет ему в голову в любую следующую минуту. Никто не знал, каких неприятностей от него можно ждать, и все ждали, когда, наконец, Жаба с куриными мозгами принесет эту Привидонову печать, щелкнув ею напоследок — тот уберется обратно в свою Привидонию.
И Привик боялся не меньше остальных наших героев. Даже Маска африканского вождя, и тот побаивался. Маска африканского вождя вообще стал делать вещи, которых раньше за ним не наблюдалось. Привик смотрел на Привидона, как кролик на удава. Он его очень боялся.
Губы Привика что-то шептали, руки упали вдоль туловища. Статуэтку он больше не напоминал. Он больше напоминал насмерть перепуганного маленького человечка. Но цвет, серо-зеленый цвет в тон сумеркам в квартире, он продолжал удерживать. И дышать боялся. Чтобы не привлечь внимания Привидона.
А Маска африканского вождя стала как-то терять черты ритуальной маски и больше напоминать нечто, выдутое из стекла — такое голубоватое, большое и плоское. А рыжие усы на маске враз куда-то исчезли. Усы просто стали бесцветными. Ничего не понимаете?
И я ничего не понимаю, но очень надеюсь, что вот-вот Привидон выйдет, и тогда Маска африканского вождя примет свой обычный облик и объяснит магию своих изменений.
Маска так изменился на стене, что папочка, который привез маску из Африки очень удивилась бы, увидев ее. Его.
Маска старался делать все это очень гармонично, сливаясь с окружающей средой, то есть с цветом обоев, с обстановкой в комнате, с дуновением ветерка с балкона, и ни в коем случае не попадаясь на глаза Привидону. Дону Привидону. И Подбатарей — существо толстокожее и умеющее сосуществовать даже с батарейными пираньями не стремился пообщаться с Привидоном и набиться ему в приятели.
Если даже Подбатарей избегал контакта с Привидоном, то нежному, доброму, восприимчивому Привику такое знакомство было совсем ни к чему.
Поэтому в квартире все молчали и продолжали делать вид, что дома никого нет. Люди, то есть домашние, крепко спали, а больше дома никого нет. Хорошо придумано, верно?
Домашние: Саша, Володя, мамуля и папуля — они все крепко спали и никто, конечно, не стремился их разбудить.
Разговоры, которые велись в присутствии Привика — эти разговоры были беззвучны. Даже крик, даже ор, из уст игрушек или рыбок, Дикуши или африканской маски, лампочки или тряпки был неслышным для человека.
Привик давал возможность говорить — это да, но при Привике все разговоры велись не на человеческом языке. Не голосом. Просто говорили — и все. В присутствии Привика. Понимаете?
Дикуша, самый реальный персонаж в этой удивительной, в этой сказочной истории в сказочной компании, самый реальный, не считая рыбок — тоже не хотел попадаться на глаза Привидону.
Потому что, хотя Дикуша как кот был выше всякой магии, то как маленький котенок вполне мог заработать трепку от Привидона, Кабакота или Катта.
Жаба с куриной головой тоже была намного сильнее котенка Дикуши и при желании вполне могла намять ему бока и прищемить ему хвост. Она, Жаба, даже боксеру по имени Стой могла намять бока.
Поэтому и Дикуша старался не обнаруживать свое присутствие. Дикуша находчиво стащил на себя медвежью шкуру с кресла и теперь сидел тихонечко и дожидался, чем же это все кончится. Кошки и коты очень терпеливые существа. Если котенок решил терпеливо ждать, ни во что не вмешиваясь, то можно не сомневаться в том, что он этого дождался. Тем более, что повода вмешаться у Дикуши пока не было. Привидон собирался исчезнуть, а пока раздавал пендюли своим холопам и никого из жителей квартиры пока трогал. Не считая, конечно, слопанную электрическую лампочку. Ну, ничего — на здоровье. Лишь бы он поскорее убрался, лампочки еще были.
Тем временем Жаба с куриной головой, посланная на Привидонию, что-то задерживалась. Сами знаете: пошли дурного, за ним — другого.
Привидон уже начал выходить из задумчивости и стал оглядываться. Кабакот переместился еще левее. Совсем чуть-чуть. Привидон повернулся к Катту.
А Катт как раз выпускал по одному лезвия-когти, которые у него как на перочинном ножике были разные, и примеривался, каким из когтей он бы вскрыл масляный радиатор, замеченный им в углу.
Когти-лезвия у Катта на пальцах защелкивались по одному и тут же выскакивали новые.
Катт — с наслаждением прислушивался к щелканью лезвий и тоже исследовал обстановку.
Кое-что ему не нравилось. Ему не нравилось, например, как были порваны шторы, висящие над окном.
Они были порваны непрофессионально. Он, Катт, рвал бы их совсем другим способом. Привидон беспокоился. Кабакот отодвинулся еще левее. Чуть-чуть. Привидон повернулся к Кату. И только он раскрыл рот, как в комнату через балконную дверь влетела, взмыла, влипла мокрая, перепуганная Жаба — куриная голова. Вы скажете — жабы не летают. А куры? Мне всегда объясняют все — в голове. Глаза у нее были выпучены. Жаба куриная голова держалась двумя руками. Не за голову — голова у нее была маленькая — за горло, горло у нее было большое. Жаба куриная голова держалась двумя лапами за горло, хрипела и хекала — так, словно не могла отдышаться. Она что-то пыталась объяснить — и не могла. Печати в ее лапах не было. Не было печати.
Привидон не любил, когда не приносили того, за чем он посылал.
Жаба куриная голова пыталась что-то объяснить, и не могла. Она просипывалась, прокашливалась, прохекивалась. Пинки назревали нешуточные. Привидон не любил, когда мучились. Привидон не любил, когда мучителем был не он.
— Ну, — поторопил он Жабу с куриной головой. — Пережевала? Выкладывай!
Жаба еще раз хекнула.
— Живее толкай, сволочь! — заорал Привидон и замахнулся и правой, и левой руками. Жаба с жутким звуком сглотнула слюну и открыла рот. Потом осторожно сказала:
— Цок, — и прислушалась. Потом сказала. — Шпок, — и почти без перерыва. — Кве, — и тоже прислушалась.
Я уже говорил о том, что пинок назревал? Это только что он едва назревал. Сейчас он уже вполне назрел. Жаба оклемалась и сказала вдруг грубым голосом. Голосом более грубым, чем голос самого Привидона:
— Привидон!
Привидон не стал бить Жабу с куриной головой. Он взял себя в руки.
— Где печать, сволочь? — заревел он еще более грубым голосом, чем тот, которым говорила Жаба. Привидон не стал бить жабу, уже полагаясь на силу слова.
— Сволочь, где печать?
— Там, — сказала Жаба, совсем не насмехаясь, цыплячьим голосом и указала на Привидонию, из которой она заявилась. — Там, — и она снова схватила себя за горло. — Там, на Привидонии…. Там нет слов!
— Как — нет? — удивился Привидон. — Чего — нет? Каких слов? Что ты мелешь?
— Тут — есть слова, — сказала Жаба с куриной головой, — а с балкона прыгнешь — и все.
— Что — все? — не понял Привидон. Он и правда не понял. — Слова кончаются, — потупилась Жаба.
— Не понял, — подозрительно сощурился Привидон.
Катт и Кабакот без команды подступились к Жабе поближе. С двух сторон.
Команду они предчувствовали и готовы были принять Жабу под белые ручки. Жабьи-лапки.
Но Привидон не велел хватать Жабу с куриной головой, а сам завернул ей лапу за спину.
Он повернулся к челяди: Кабакоту и Катту и скомандовал:
— Слышь, гады! А ну — нырнули! — и показал им за балкон в сторону Привидонии. — А ну, слышь, проверить! Квакните мне оттуда, как и что!
Катт и Кабакот перепрыгнули через перила, обгоняя друг друга.
Там, снаружи, послышался звон разбитой бутылки и уханье. Потом кто-то завизжал — и все. Никто снаружи Привидона не окликнул. Снаружи было тихо.
— Ау, — в сторону улицы сказал Привидон. На его «Ау» — никто не ответил. Привидон пожал плечами и огляделся.
Он подумал, что в самом крайнем случае он мог бы остаться жить в этом чистюльнике отвратительном. Лишь бы говорить.
— Ау, — снова сказал Привидон шепотом. Послышались четыре шлепка. На перилах балкона появились пальцы. Пальцев было много. Через несколько мгновений показались и Катт с Кабакотом. Соратники влезли в комнату. Глаза у обоих: у Ката и Кабакота были испуганными. Глаза у обоих были такими испуганными, какими могут быть только глаза очень испуганных существ. Катт и Кабакот такими и были: очень испуганными. Там, где они побывали — внизу, во дворе и в Привидонии им показалось, что им отрезали языки. Особенное впечатление отсутствие языка оказало на Ката. Палачи всегда очень впечатлительны.
Соратники смотрели на Привидона испуганно. Привидон нахмурился.
— Слов нет, — торопливо подтвердил Кабакот.
— Говори — не говори, — сказал Катт, — ничего не слышно.
Кабакот подтвердил энергичными кивками.
Жаба с завернутой за спину лапой замычала от боли. Привидон ее выпустил, и она ткнулась в ноги Кабакоту. Кабакот не обратил на Жабу с куриной головой никакого внимания.
Катт трогал языком небо и зубы.
Там, внизу, во дворе и на Привидонии говорить они не могла. Там, внизу, они были немы. Мы-то с вами знаем — почему.
Потому что все, кто находился в квартире №360 и в том числе Привидон и Жаба с куриной головой, и Кабакот и Катт говорили только благодаря Привику. Правда мы об этом знаем, а компания из Привидонии об этом еще не знала.
Конечно, ни Жаба с куриной головой, ни Катт, ни Кабакот не могли говорить внизу: во дворе и в Привидонии, потому что Привика там не было! Привик был тут. Тут, в 360-ой квартире. Привик не мог удрать, потому что был довольно далеко от телевизора, в котором он мог скрыться.
От телевизора его отделяло не менее двух метров. И, конечно, если бы Привик помчался бы к телевизору напролом, его непременно поймали бы эти — Привидон, Жаба с куриной головой, Катт или Кабакот. Привик был тут, а во дворе его не было. Конечно, когда Жаба с куриной головой скакнула в Привидонию за печатью Привидона, то там, во дворе, она онемела, потому что Привика во дворе не было. И Кабакот онемел, и Катт онемел. Они все онемели, выйдя из квартиры №360. Именно это они и пытались объяснить Привидону. Впрочем, Привидон был сам не дурак, сам был битый. Не очень то станешь королем помойки, если не будешь битым. Быть битым означало, что Привидон был достаточно хитрым, достаточно умным и достаточно сообразительным.
Ура!
Ну в смысле это его Привидонова гвардия сказала бы: «Ура!» псоле такого спича.
И Привидон догадался, что его команда теряет во дворе дар слова. Что дар слова во дворе исчезает у каждого: и у Жабы с куриной головой, и у Катта и у Кабакота. И Привидон это сразу понял. Привидон сразу понял, где собака зарыта. Где-то здесь, в квартире №360. Где-то здесь, в квартире №360, таился секрет того, что вся их компания: сам Привидон и Жаба с куриными мозгами, и Кабакот и Катт-катток заговорили. Именно тут, где они сейчас находились, в квартире №360 и таилась разгадка того, что они начали говорить. Что-то было в это месте, в этой квартире, в которую Привидон вперся совершенно случайно. Что-то в этой квартире способствовало тому, что все они — компания из Привидонии начали говорить. И это «что-то» требовалось отыскать. И еще, понял Привидон, если они, случайные гости из Привидонии заговорили, то это значит, что не только они в квартире №360 умели говорить... Значит, тут еще кто-нибудь умел говорить. А они еще ни от кого не слышали не единой реплики. Что это означало? Что все молчали. А почему все молчали? Почему с ними, друзьями из Привидонии никто не заговорил?
Тут была какая-то тайна. И эту тайну следовало раскрыть ему, Привидону. Если, конечно он собирался и дальше оставаться Привидоном. Единственным. Говорящим.
Итак, все молчали. Никто не хотел говорить. Его, Привидона, тут видимо принимали за дурака. Вы понимаете? Привидон понял. И каково ему это было понимать? Как это было понимать, а?
Все в квартире молчали, и просто хотели его провести. Его, Привидона, хотели провести как дурака назад, во двор, в Привидонию. И, если бы он не послал за печатью дуру — Жабу с куриными мозгами, а просто ушел на свою помойку, то так и остался бы с носом. То есть глухонемым, так?
А те, кто его провел, те, кто остался в волшебной квартире, те, кто умел говорить — так и хохотали бы сверху над глупым Привидоном. Над глупым, бедным, смешным, никчемным Привидоном.
Привидон даже заскрежетал зубами от этих мыслей. Кабакот, который тоже все понял, изменился в роже — потому что у него была рожа, а не лицо, а Катт-Каток, вынул вдруг из-под полы топорик с пультом на обухе и стал им размахивать. С топорика закапала кровь. А Жаба вытянула дудочкой тонкие губы и втянула воздух.
Она поняла, что, возможно, сейчас она начнет наконец делать то, о чем мечтала всю жизнь — сосать кровь. Она поняла, что вот уж сейчас в этой безобидной квартире будет море крови, и она, Жаба, насосется этой крови вдоволь. Жаба с куриной головой всегда об этом мечтала. Что уж сейчас — то дон Привидон скажет ей, Жабе — фас! — и укажет на того, из кого можно напиться кровушки. И Жаба с куриной головой с надеждой посмотрела на дона Привидона. Шутки кончились. Начались ужасы. Все это поняли. Теперь Привидону стало ясно, во-первых, почему у него появились такие выдающиеся способности, если ни его папа, ни его мама, ни его дедушка, ни пру-пру-пру-тпру-дедушка говорить не умели. Потому что нечто или некто в этой квартире обладал волшебством, дарующим возможность разговаривать тем, кто раньше разговаривать не умел. Во-вторых, Привидон понял, что раз он еще говорит, значит, волшебство еще тут. Еще действует. А раз волшебство еще действует, значит, тот или то, что позволяло этому волшебству осуществляться находится в пределах досягаемости, и значит, это можно отыскать. Можно найти!
ID:
257589
Рубрика: Проза
дата надходження: 04.05.2011 17:21:42
© дата внесення змiн: 04.05.2011 17:21:42
автор: Птицын Анатолий
Вкажіть причину вашої скарги
|
