Заметку об Анне Минаковой я писал первой. С тех пор и мой способ раскрывать перед Вами, мой читатель трепетную поэтическую душу претерпел, так сказать. И ещё, я меньше стал болтать в этих своих опусах.
Да и Анна за эти годы, не вместившись в сетераторскую судьбу, стала и лауреатом и узнаваемым поэтом. И мне стало интересно, а что сейчас…
Интересно, когда человек как цветок
Не мигая глядит на зелёный восток —
В мельтешне ли, толпе ли, пустыне,
Словно в жилах его не кровища, а сок,
И внимательный свет в сердцевине.
Будто кто-то ему указал на звезду:
Из неровного облака вынул.
И теперь он цветёт в поднебесном саду
Меж тюльпанов, ромашек и примул.
А в густых золотых волосах волосах
Шебуршит, воскресает пшеница.
Интересно, что весь он — почти в небесах,
Стебелёчек и стрелка на Божьих часах,
Но ему — вместе с нами — висеть на весах
И к земле неподвижной клониться.
И, неспешные очи лилово разув,
Обмирая, вздыхая глубоко,
Он как будто готов сквозь росу и слезу
Посмотреть на неблизкого Бога.
И выходит во двор, где сияют кусты,
Полон солнца открытый его рот.
И ложится пыльца на власы и персты,
И рубашки отвёрнутый ворот.
И ещё. Поэты Слобожанщины, со столицей этого края, я имею ввиду мой родной город – Харьков, действительно говорят на особом, птичьем и поэтическом языке. Это определено пограничьем и обогащением от двух культур, российской и украинской.
СВЯТАЯ ВОДА
Я в сумерки втиснусь, где каждый — вещ,
И где оживает любая вещь,
С Тобой становясь — одним.
И вижу: источник
И крест над ним,
И выше — звезда над ним.
Но вечер-овчар превратился в ночь,
А ночь охладила дух.
И смотрит её неуёмный глаз
На тёмно-зелёный туман, на нас,
На заговорённый луг.
А луг — это глина Твоей щеки,
Щетина её — спорыш.
А мак да цикорий — цветки-щенки,
В которые Ты глядишь.
Мой ветер оправлен Твоей травой,
Весёлой травой Твоей.
Брожу словно телепень дрожжевой
С бескровной, бескровленной головой,
Твержу новоявленный облик Твой.
И снова — в колодце с водой живой,
Я словно в колодце с водой живой,
Ведома оранжевой и живой,
Живучей водой Твоей.
Ко мне потянулась рука реки,
И это — Твоя рука.
В ней рыбы летят
И в воду глядят,
И у них блестят бока.
Ты — дальняя длань и длинный поход,
А я — это камень, особый, тот,
Что нет, не утонет. Поток несёт
Меня — сквозь пылюку несметных вод.
Так синий цикория трёп — несёт
Твоя нескончаемая рука.
И лёгок полет моего цветка!
Опомнюсь: источник
И крест над ним,
И выше — летит звезда.
Опомнюсь — остыну,
И мир — постыл,
И он — зеленее льда.
К моим неумытым немым щекам
Прилеплена лютня льда.
И я б не оттаяла никогда,
Но тёплой святая была вода,
И сладкой была вода.
Мои заметки всегда были краткими. Но, как я писал ранее, Анна не вмещается. Вот ещё три, на мой взгляд, великолепных тому примера.
(МЕРКУЦИО)
Неизбежная шутка, безжизненная, — как йод
Обжигает губы обветренные. Пускай.
А сорока-воровка пуговицы клюёт
На сорочке моей синенькой, новенькой.
Но твоё свято-место — пусто. Я жду и жду,
И чернею. И стану чёрная — до зари.
И тупые остроты всегда у меня в ходу.
Освети мою душу пыльную, озари,
Я уже не могу без шуточки, без тычка.
В перепачканных пальцах лопается стекло.
Что ж, тепло тебе, девица-ласточка-весточка?
Что ж, тепло тебе, красная, горькая?
Не тепло.
Ты войдёшь — серьёзный, внимательный, тёплый, с тёп-
лыми крыльями, призрачный, не отворяя дверь.
И тебя не достанет ничтожный, напрасный стёб —
Зверь бессмысленный и беспощадный, ничейный зверь.
Ты один не подвластен вранью, воронью, трепне,
Мотыльки и цветки расцветают в твоём окне.
Не печёт, но печётся словечко твоё обо мне,
Оттого так спокойно, так непечально мне.
Ты войдёшь, серьёзный, молчащий — в себе, в снегу,
И меня не дразнит, меня не смешит уже
Твой во всём перехлёст — потому что я так не смогу:
Без издёвки совсем, без извёстки на душной душе.
* * *
…И летело – рваное, ветреное, почти
что дымок. Не моя нирвана, не мой дымок.
Я увидела облако. Ты этим облаком был.
Или тело забыл, или всё на земле забыл.
Белый-белый, как водится, серенький с голубым,
проливной, как водица, такой у него был цвет,
а размер – мой любимый, анапест (почти с тебя).
Я смотрела на облако, выглядела глаза,
я смотрела на облако, я на тебя смотре...
* * *
Колыбельная
В голове моей плавают – словно бы в лодке, пироге –
Мысли грустные, да: у тебя (хоть пока и не видишь)
Ноги длинные выросли – к длинной-предолгой дороге.
Но пока я пою колыбельную – спишь, не уходишь.
От тебя уходила рыба с серебряными боками
И вода колебалась и виделась синей и странной,
От тебя и земля уплывала в стране чужестранной.
Да и нету страны твоей, родины, твёрдой-претвёрдой, как камень,
И родной, и одной, и единственно неотвратимой.
Так куда ты, зачем ты летишь, но скорей, но лети, мой
Тростниковый и хладный (как сон твой), почти недвижимый,
Недопитый (как чай твой), но спи, молодой, но лежи, мой
Неукрытый… И бабочка мысли со лба полетела,
В темноте засверкала, оставив уснувшее тело.
И вода вечерела реки, и чернела, чернея.
Я гляжу на дорогу твою, а она всё длиннее.
Я пою, но всё тише, всё тише, всё тише и тише.
Колыбельная кончилась песня. Проснись же. Иди же.
А вот, куда идти, это я могу подсказать. Набирайте в Журнальном Зале – Анна Минакова - и читайте. Рекомендую.
ID:
30338
Рубрика: Поезія, Вірші, що не увійшли до рубрики
дата надходження: 18.06.2007 23:58:59
© дата внесення змiн: 27.08.2013 15:10:19
автор: Ицхак Скородинский
Вкажіть причину вашої скарги
|
