- Красноармеец Василенко!
- Я!
- Красноармеец Васин!
- Я!
- командир отделения Сергиенко!
- Я!
- Товарищ командир! Второй взвод первой роты вверенного вам батальона прибыл в ваше распоряжение! Больных и отставших нет! Докладывает командир взвода Ветлинский!
Комбат Серегин отдал честь. Ветлинский лихо повернулся через плечо и занял свое место в рядах взвода. Три десятка юношей стояли «смирно», сверкая новенькой формой, припорошенной снежком. Все высокие, широкоплечие, румяные – кровь с молоком и медом. Пар от дыхания клубами поднимался вверх, чтобы выпасть обратно на плечи легкой изморозью – эта зима выдалась на редкость морозной даже на Урале.
- Хороши! – отметил Серегин.
- Спецнабор с Украины – вполголоса заметил невысокий крепыш. Полушубок делал его и без того приземистую фигуру совсем квадратной, а в петлицах светились по четыре кубика. – Комсомольский взвод, лучшие из лучших. С прежними не сравнить.
- Кто секретарь?
- Этот их комвзвода, Ветлинский.
- Он – твоя забота, политрук – напомнил Серегин. Сделав шаг вперед, он приложил руку к козырьку:
-Товарищи красноармейцы! Поздравляю вас с благополучным прибытием в отдельный разведбат Краснознаменной дивизии им. Товарища Ворошилова!
- Ура! Ура! Ура! – по уставу ответил взвод. Ветлинский стал еще румянее, но Серегину показалось, что кончик носа комвзвода побелел.
- Я рад видеть на уральской земле смелых сынов Украинской Советской Социалистической Республики! Вас забросило далеко от дома, но солдат не выбирает себе службу. Солдат верно служит Родине там, куда его пошлют, и везде обязан с честью оправдывать высокое звание красноармейца! И я верю, что вы, сыны трудового народа, не заставите краснеть за вас ваших командиров!
- У-рр-а!
Серегин вдруг заметил, что все прибывшие стоят в сапогах, в то время как он сам и прочие – в валенках, и поспешно скомандовал:
- Направо! В казарму шагом… Марш!
Взвод лихо отчеканил шаг. Серегин по привычке глянул на часы – 16:30.
- Старшина!
- Я, товарищ комбат!
- Поставишь на довольствие – распорядился Серегин. – Паек усиленный, согласно приказам командарма.
- Пшена не напасемся – усмехнулся политрук.
- Разрешите доложить – хмуро обратился старшина. – Третью роту соседей по тревоге подняли, так что их долю на нас перекинули.
- И этих тоже! – удивился политрук. – И куда?
- Сорока на хвосте принесла – туда же, в КОВО. Кому-то делать нечего – наших туда, этих оттуда…
- Отставить! – одернул старшину Серегин. – Рассуждать – не твое дело!
- Знамо, не мое. На сколько ставить-то?
- Пока на месяц, там посмотрим…
Тридцать восемнадцатилетних мальчишек навели в казарме шороху. Ветлинский четко распределил обязанности – первое отделение топило печи и наводило порядок, второе получало на весь взвод белье, пока третье занималось чисткой оружия, так что Серегин застал в казарме рабочий порядок.
- Ветлинский!
-Я, товарищ комбат!
Без шинели и фуражки Ветлинский казался совсем мальчишкой – только из-за школьной скамьи, и Серегин почувствовал себя стариком. Хотя ему самому было не больше сорока.
- Как, обживаетесь?
- Обживаемся помаленьку, товарищ комбат.
- У тебя все украинцы? Да вольно, вольно, не тянись.
- Так точно, украинцы – с гордостью доложил Ветлинский. – Комсомольский взвод имени товарища Щорса!
Неуставную беседу командиров прервал командир первого отделения. Серегин напряг память – вроде Перебийнис.
- Товарищ комбат, разрешите обратиться к товарищу комвзвода!
- Разрешаю! – кивнул Серегин.
- Товарищ комвзвода, первое отделение задачу выполнило! – доложил Перебийнис.
- Взвод, слушай мою команду! – приказал Ветлинский. – Первому отделению приступить к чистке оружия! Второе и третье отделения – продолжать до приказа!
- Есть!
- Молодец! – похвалил Ветлинского Серегин. – Сам-то откуда?
- Из Киева…
- Их Киева? Хороший город! – Серегину сделалось жарко, и он расстегнул полушубок. – Брал я его, когда белую сволочь Деникина выбивали. Давно из дома?
- Так точно – ответил Ветлинский. – Подняли по тревоге, сначала отвезли в Ленинград, а оттуда – уже сюда, на Урал.
- Скучаете по дому?
Ветлинский неловко покраснел. Мальчишка…
- Бывает, но мы красноармейцы. Плохо только, что письма долго идут, почта не справляется. Разрешите просьбу, товарищ комбат – похлопочите, пусть этим лентяям всыплют как следует, а то все получают, нам же кот наплакал.
- По уставу письма отправляются к месту службы – напомнил Серегин. – Так что ваши письма в Особой части, до востребования. А что это за фамилия такая – Ветлинский? Знатная, ты не из дворян часом?
- Никак нет, товарищ комбат! – вспыхнул Ветлинский. – Из киевских мещан. Все есть в моем личном деле.
- Ну, осади! У меня в Первой конной жеребец был – как ты, горячий. Кормили вас в дороге хорошо?
- Не жаловались…
- Теперь вот что – Серегин сменил тон, и Ветлинский подтянулся – лирика закончилась, начиналась служба. – Закончите с казармой, распредели график дежурств и дневальных. От караула новоприбывшие освобождаются. Сдайте шинели, получите полушубки и валенки. За людьми следи – тут мороз такой, каких на вашей Украине отродясь не видали. Недосмотришь, поморозишь личный состав – спросим по всей строгости. В 19:00 взводу прибыть на ужин. После ужина – концерт самодеятельности к встрече Нового года. Может, кто из твоих ребят что умеет – обсуди с политруком, будем рады. После концерта будет чтение писем. Можешь порадовать ребят.
- Есть, товарищ комбат!
Праздничный ужин получился небогатым, но сытным. В честь новоприбывших повар соорудил невиданное чудо – настоящий украинский борщ и вареники с картошкой. Закончив прием пищи, взвод Ветлинского в полном составе отправился в Красный зал, где начинался праздничный концерт. И украинцы не ударили в грязь лицом – богатыри Сало и Перебийнис жонглировали пудовыми гирями, плясуны Василенко и Сергиенко чуть не сломали хлипкую сцену запорожским гопаком, а Васин спел «Нiч яка мiсячна» так, словно в увольнениях упражнялся на сцене оперного театра. Словом, вечер удался на славу, но главное было еще впереди. После короткого перекура на сцену поднялся политрук.
- Товарищи красноармейцы! Разрешите мне от имени командиров и политработников поздравить вас с новым, 1933-м годом!
- Ура! – грянул в ответ зал.
Политрук поднял руку, и шум стих.
- Товарищи! Будем же в новом году не покладая рук трудиться на благо нашей социалистической родины, крепить обороноспособность страны. Стойте крепко, стойте дружно, плечом к плечу, и если Родина прикажет отдать жизнь – сделаем это не колеблясь, лишь бы послужить нашей великой стране. Великий Ленин говорил, что главные качества советского солдата- смелость, решительность и отвага, незнание страха в борьбе, так станем же вместе со всем советским народом под знамя великого Ленина, под руководство мудрого товарища Сталина! Это есть наш последний…
И зал сразу подхватил:
- …и решительный бой! С Интернационалом воспрянет дух людской!
Пели все – красноармейцы и командиры, пели искренне, с чувством, слаженно, так что дрожали стекла. Когда пение стихло, на сцену вынесли стул, а политрук вынул из планшета пачку писем. Зал затих – начиналось то, чего ждали неделями и месяцами, считая дни. Весточки из дома.
- Товарищи красноармейцы! – весь пафос разом слетел с политрука, и он сразу стал похож на строгого, но справедливого отца, поучающего уму-разуму детей-солдат. – Вы знаете, в нашей части существует традиция общего чтения писем. Оставим в прошлом буржуазные пережитки, в братском коллективе не может быть личных тайн. Знаю, все в нетерпении, но в знак гостеприимства я предлагаю все-таки начать с писем наших новоприбывших. Есть возражения?
Ни одна рука не поднялась. Политрук еще малость выждал, выбрал из пачки письмо и объявил:
- Сергиенко!
- Я! – обрадовано поднялся тот.
- Это письмо от вашей матушки. Почитаем, что пишет своему героическому сыну уважаемая Анна Никитична…
Сергиенко покраснел от смущения. Политрук аккуратно вскрыл чистенький белоснежный конверт, развернул, поправил очки и принялся за чтение.
- « Дорогой мой сынок! Пишет тебе твоя матушка. У нас все хорошо. Урожай собрали добрый, так что трудодней не поскупились, и можно будет даже поправить хату. Хлеба вдоволь, даже председатель колхоза получил нагоняй, что негде было хранить зерно. Велел тебе кланяться, как защитнику Родины, о себе же скажу, что жива-здорова, тоже кланяюсь, и Олеся кланяется, и дед поклон шлет, так что ждут тебя домой героем…»
Шквал рукоплесканий накрыл последние слова политрука. Довольный Сергиенко сел, а политрук уже вскрывал новый конверт.
- Ты же говорил, что твоя мать не умеет писать? – тихо спросил у Сергиенко Васин.
- Та хай тобі! – отмахнулся Сергиенко, не сводя глаз со сцены.
Политрук прочитал все письма. Матери-отцы сообщали, что живы-здоровы, кланялись и передавали привет, подробно сообщали, когда корова отелилась или свинья опоросилась, благодарили колхозное начальство за внимание и заботу, и обязательно не забывали в конце упомянуть о неслыханном урожае, от которого трещали закрома. Все было хорошо, только Серегин сидел глазами в пол. Кто-то деликатно тронул его за локоть. Серегин глянул – Ветлинский.
- Спасибо за письма, товарищ командир – шепнул он. – Честное комсомольское, спасибо.
Серегин обвел взглядом счастливые юные лица украинцев, и потихоньку, бочком, вдоль стенки выбрался из зала. В пустом коридоре рванул пуговку воротника, словно ему нечем стало дышать. Потом дернул окно, но оно было на славу забито гвоздями. И тут Серегин принялся остервенело трясти раму, сбивая пальцы в кровь, ломая ногти, так, что жалобно зазвенели стекла. Взрыв аплодисментов из зала отрезвил комбата; он оставил окно в покое и строевым шагом отправился в штаб, туда, где среди многих одинаково серых дверей выделялась одна, белая, со строгой табличкой: « Особая часть. Не входить!». Серегин потрогал дверь – заперто по инструкции. Примерившись, он ногой выбил замок вместе с дверью.
В маленьком кабинете все было заставлено шкафами с личными делами. Иной карьерист от армии отдал бы полжизни, что бы одним глазком прочитать содержимое желтоватых канцелярских папок. В каждой целая жизнь: что было, что есть, а кое-где – и что будет. Но Серегина папки не интересовали – ему нужен был вещмешок, «сидор», который передали в особую часть за день до прибытия взвода Ветлинского. Он нашел его под столом. Комбат не стал возиться с узлом, а попросту вспорол финкой грубую ткань.
На стол градом посыпались письма. Серые, измятые, местами порванные; с расплывшимися чернилами, так что адрес читался с трудом. На верхнем было написано – А. Ветлицкому…
Серегин сел за стол. Письма лежали перед ним. Вдруг комбату вспомнилось, как давно, еще в Гражданскую, он с товарищами бил чаек на берегу моря. Просто так, для забавы. Это просто – сначала бросаешь хлеб, а потом выстрел за выстрелом, влет, пока обойма не опустеет. Одна чайка упала у самых его ног, с детским стоном, кровь струилась из простреленной груди, а он в исступлении всаживал в нее пулю за пулей, до щелчка, и гордая птица превратилась в кровавую тряпку. Комбат до сих пор помнил адский запах пороха, серы и крови, пронзительный плач чаек. И гогот – дикий гогот однополчан, топтавших еще живых птиц.
И тут Серегин взвыл – дико, по-волчьи, из глаз брызнули слезы. Он принялся раскрывать письма – руками, зубами, вчитываться в корявые строчки, а перед глазами его стояла окровавленная чайка.
… «Синку, любий, ой лихо накатило, злиднi все забрали, геть повиносили, хати порожнi стоять, ані кошки, ані собаки нема, Василько помер, а як баба Марья худобу не давала, то зарубали нехристi, рятуй, сину, рiднесенький…»
Серегин глянул на конверт – Перебийнис… Комбат отбросил письмо, взял другое…Сергиенко.
« ....Брате, дорогой, хороший… Мама умерла, а дед умом тронулся, все отняли, все забрали, есть нема чого, солому, лушпайки – все съели, батько пошел уночи жито стричь, так убили, и его, и Олесю, и тетку Горпину с грудным дитем. Дядьку Опанаса активи головою поставили, так он контору з ними спалил и сам сгорел, хоронить було нечего, осталась я одна в хате, помоги, бо по миру пойду…»
Серегин читал письмо за письмом.
« ...Ой сынок, горе нам, Степку и Тараска схоронили, с голоду опухли, а Наська пропала, так нашли только платичко, а сусiди кулiш варили, так нас звали, а батько глянув, так у них руки в горщику як у Наськи, так он их топором зарубав и хату спалив, а его в мiсто взяли, кажуть, сказнили…»
И снова… и снова… Тридцать писем. Тридцать счастливых мальчишек, хлопающих в зале. Сколько их уже было, и сколько их еще будет...
Серегин расстегнул кобуру, и шероховатая рукоятка нагана привычно легла в ладонь. Положив револьвер, комбат вынул из ящика стола чистые конверты. Перетасовав их, как колоду карт, он принялся выкладывать их поверх писем, один за другим, пока они не покрыли их ровной белой скатертью. Потом Серегин налил два стакана водки. Один взял себе, другой накрыл выуженным из мусора сухим кусочком хлеба и поставил перед портретом Сталина. Чокнулся с ним, выпил залпом, отдал честь, поднес дуло к виску и спустил курок.
ID:
567920
Рубрика: Проза
дата надходження: 19.03.2015 23:12:45
© дата внесення змiн: 19.03.2015 23:25:44
автор: taurus
Вкажіть причину вашої скарги
|
