И в светлой земле, что не ведает зла,
Истает ли тень, что на сердце легла,
Исчезнет ли боль, что как в сердце игла?
Прощай, любовь моя, прощай,
О Лютиен Тинувиэль... (с) Элхэ
Травинки сплетаются тонким кружевом,
тончайшим руном золотых овец.
Был голос последним моим оружием,
но вышел и он... Впереди конец.
Неслышной свирелью ли, арфой звонкою
дробится рассвет в ледяных лучах.
Небрежно ласкает рука обломки -
нам вместе с тобой суждено молчать,
несчастная флейта, моя подруга -
о вечной любви и ее певце,
о звездном огне, о цветеньи луга
и свежих бутонах в ее венце.
О нет, не проси. Петь уже не буду.
Сто раз обесценив величье мук,
где в песне моей не хватало чуда,
я знал, что все спрячу за ловкость рук.
Я мог бы теперь... Но она не слышит,
и верить в меня ей резону нет.
Пусть искры взлетают в рассвет и выше,
пусть песня и флейта горят в огне.
Пусть ветер возьмет мой дискант неверный,
что сорван до крика молитвой "Будь!"
Пусть горькой полынью, аиром, терном -
земля прорастет сквозь пустую грудь.
Пусть просто сыграет на ребрах-лире,
под пение скованных болью тел -
"Поверь, никого в первозданном мире
я так не любил, как тебя - хотел".
Я выпил, я выпел любовь и сердце,
я вышел и выбыл - отныне чист.
Осталось лишь взглядом и нервным меццо...
И то так дрожит как по ветру лист.
И хочется тронуть последним вздохом
осеннюю сладость любимых губ.
И может быть, стало б не так уж плохо...
Но я даже этого не могу.
И песни моей больше нет на свете,
как нет и возврата к иным вещам -
и мне не спастись от себя и этим.
Прости, соловей мой... Теперь - прощай.
