Таких, как мы,
в избранное общество
впускают только с разбитым лицом,
перемазанных собственной кровью.
Это наш пропуск –
не дальше, чем сцена,
с которой нас попросят сойти,
когда посочувствуют вдоволь
и дадут несколько хороших советов.
Может, посадят за крайний столик,
если умоемся и пожмём друг другу руки,
ведь жертва и агрессор - это так относительно.
Может, нальют нам чего-нибудь крепкого, именно так,
как мы любим.
Но мы знаем: напрасно они открыли нам двери,
напрасно впустили эту волчью кровь,
что-то начинает их томить, как нас томит уже много лет,
словно чесотка там, куда не может дотянуться рука,
словно порез, который давно уже должен был затянуться, –
фантомная боль, которую называем фантомными, то есть
непереводимыми словами.
Если мы, звери, ещё можем быть в чём-то едины,
то в злорадстве,
с которым наблюдаем, как сжимаются их кулаки,
как напрягаются мышцы под ремешками часов.
Через мгновение здесь будет всё так, как мы любим.
И сцена – пуста и темна, как при начале времён.
(Перевёл с украинского Станислав Бельский)
