Ossian’s Grave
PREHISTORIC MONUMENT NEAR CUSHENDALL IN ANTRIM
Steep up in Lubitavish townland stands
A ring of great stones like fangs, the shafts of the stones
Grown up with thousands of years of gradual turf,
The fangs of the stones still biting skyward; and hard
Against the stone ring, the oblong enclosure
Of an old grave guarded with erect slabs; gray rocks
Backed by broken thorn-trees, over the gorge of Glenaan;
It is called Ossian's Grave. Ossian rests high then,
Haughtily alone.
If there were any fame or burial or monument
For me to envy,
Warrior and poet they should be yours and yours.
For this is the pure fame, not caged in a poem,
Fabulous, a glory untroubled with works, a name in the north
Like a mountain in the mist, like Aura
Heavy with heather and the dark gray rocks, or Trostan
Dark purple in the cloud: happier than what the wings
And imperfections of work hover like vultures
Above the carcass.
I also make a remembered name;
And I shall return home to the granite stones
On my cliff over the greatest ocean
To be blind ashes under the butts of the stones:
As you here under the fanged limestone columns
Are said to lie, over the narrow north straits
Toward Scotland, and the quick-tempered Moyle. But written
reminders
Will blot for too long a year the bare sunlight
Above my rock lair, heavy black birds
Over the field and the blood of the lost battle.
Oh but we lived splendidly
In the brief light of day
Who now twist in our graves.
You in the guard of the fanged
Erect stones; and the man-slayer
Shane O'Neill dreams yonder at Cushendun
Crushed under his cairn;
And Hugh McQuillan under his cairn
By his lost field in the bog on Aura;
And I a foreigner, one who has come to the country of the dead
Before I was called,
To eat the bitter dust of my ancestors;
And thousands on tens of thousands in the thronged earth
Under the rotting freestone tablets
At the bases of broken round towers;
And the great Connaught queen on her mountain-summit
The high cloud hoods, it creeps through the eyes of the cairn,
We dead have our peculiar pleasures, of not
Doing, of not feeling, of not being.
Enough has been felt, enough done. Oh and surely
Enough of humanity has been. We lie under stones
Or drift through the endless northern twilights
And draw over our pale survivors the net of our dream.
All their lives are less
Substantial than one of our deaths, and they cut turf
Or stoop in the steep
Short furrows, or drive the red carts, like weeds waving
Under the glass of water in a locked bay,
Which neither the wind nor the wave nor their own will
Moves; when they seem to awake
It is only to madden in their dog-days for memories of dreams
That lost all meaning many centuries ago.
Oh but we lived splendidly
In the brief light of day,
You with hounds on the mountain
And princes in palaces,
I on the western cliff
In the rages of the sun:
Now you lie grandly under your stones
But I in a peasant's hut
Eat bread bitter with the dust of dead men;
The water I draw at the spring has been shed for tears
Ten thousand times,
Or wander through the endless northern twilights
From the rath to the cairn, through fields
Where every field-stone's been handled
Ten thousand times,
In a uterine country, soft
And wet and worn out, like an old womb
That I have returned to, being dead.
Oh but we lived splendidly
Who now twist in our graves.
The mountains are alive;
Tievebuilleagh lives, Trostan lives,
Lurigethan lives;
And Aura, the black-faced sheep in the belled heather;
And the swan-haunted loughs; but also a few of us dead.
A life as inhuman and cold as those.
Robinson Jeffers
Робинсон Джефферс, "Могила Оссиана"
(Доисторический памятник близ Кушендолла, в Антриме)
На взгорье Лубитавиш высоко вздымается
круг великих камней, клыкам подобных.
Глыбы срослись с тысячелетним
слоистым лишайником.
Пики их ещё дерзают, скалясь небу.
А рядом с колом видна неровная ограда
старой могилы, стерегомой высокими плитами,
подпёртыми деревцами-калеками над (про)пастью Гленаан.
Это место зовут могилой Оссиана. Он покоится высоко здесь,
в надменном одиночестве.
Покуда реет слава над гробницами и памятниками,
по мне, ревнителю твоему,
витязь и пиит, она вся твоя. Твоя,
ибо она чиста вне клеток-строф,
былинная, и не озабочена трудами;
имя на севере подобно горе` в тумане,
грузной Ауре в вереске и серых утёсах,
или Тростану, тёмно-сиреневому в облаке.
Она сча`стливее крылатых несовершенств труда,
коршунами парящих над скелетом дела.
И я себе возвожу памятное имя;
и я вернусь домой на гранит
своего утёса у величайшего океана—
и стану грязным пеплом под плитами,
как ты здесь под оскалом известковых колонн,
так говорят, лежащий над узким северным проливом,
ведущим прямиком в Шотландию,
над норовистым, скорым Мойлом.
Но летописи исказят, назовут прадавним
год голого солнца над моим скальным логовом,
и память о грузных чёрных птицах над полем,
о пролитой крови проигранной битвы.
О да, мы жили великолепно
в недолгом блеске дня,
который всё пляшет в могилах:
ты—под охраной оскала стоячих камней;
а знатный боец Шейн О’Нил спит там, в Кушендуне,
порубленный, под своим кэйрном*;
а Хью Мак-Квиллан—под кварцитовой насыпью
у своего последнего поля, в болоте на Ауре-горе.
А я, чужак, явился страну мёртвых
незваным гостем
вкусить горького праха своих предков.
И тысячи тем* их—в плотно сбитой земле
под рыжеющими каменными плитами
у подножий руин круглых башен.
И великая Коннот-королева на горном рауте
высоких стогов-облаков, ползущих на виду кэйрна*.
У нас, мёртвых, особые радости—
недеянье, бесчувствие, небытие.
Довольно трудов сердца и ума. Воистину,
довольно бытия мирского.
Мы лежим под камнями
или кочуем в бескрайних северных сумерках—
и неволим бледных потомков сетью наших снов.
Скопом их жизни
ничтожнее одной из наших смертей.
А они кромсают дёрн,
или ступают по кромкам
бороздок, или водят красные экипажи;
они подобны водорослям врасколых
под линзой воды в укромной бухте.
Они не движимы ни ветром, ни волной,
ни личной волей.
Притворно просыпаясь
в своей собачьей житухе,
они безумно припоминают сновидения,
лишённые смыслов столетия назад.
О да, мы жили великолепно
в недолгом блеске дня:
ты—с ловчей сворой на склоне;
а принцы—во дворцах;
а я—на западном утёсе
в лохмотьях заката.
Ныне ты величаво лежишь под камнями,
а я в хижине
ем хлеб горше праха мёртвых мужей;
черпаб из родника воду, тьма* раз
орошённую слезами,
или брожу в бескрайних северных сумерках
пустошью к кэйрну*, по полям,
где каждый камень тьма раз*
тронут ладонями,
в утробной этой, и нежной,
и усталой, и влажной стране,
куда мне суждено вернуться, когда я умру.
О да, мы жили великолепно...
...который всё пляшет в могилах.
Эти горы ещё живы—
Тевбуллех-велет, и Тростан,
и Луригетан жив;
и Аура, черномордая овца в колокольчиках и вереске;
и лебединые лох*-озёра; и мы, мёртвые. живы.
Жизнь нечеловечна и холодна, как те.
перевод с английского Терджимана Кырымлы
*кэйрн—неровная пирамида, курган из кварцита;
тьма—десять тысяч (древнерус.), можно и "тьмажды";
лох—(горное) озеро (ирл.),—прим. перев.
ID:
267420
Рубрика: Поезія, Поетичні переклади
дата надходження: 28.06.2011 10:05:06
© дата внесення змiн: 28.06.2011 14:36:59
автор: Терджиман Кырымлы
Вкажіть причину вашої скарги
|
