|
Московский поезд прибыл в Киев поздно вечером, без опоздания.
Я быстро нашла свое купе, вернее, отсек, поскольку вагон был плацкартным и замерла, озадаченная: на моем месте уже отдыхал пассажир. Оставив багаж, я направилась к проводнику, но он меня быстро успокоил, что пассажиров в вагоне всего 12 , до Кишинева я доеду одна, так что место могу выбрать какое угодно, а за восемнадцать часов пути, если пожелаю, могу вообще поваляться на любом топчане. Беспокоить пассажира, спавшего на указанной в моем билете нижней полке, я не стала. Опустив тяжелую дорожную сумку в специальную нишу, я расстелила отдающую морозом и казенностью постель и, измученная суетой и нервозностью минувшего дня, быстро уснула под монотонный стук колес.
В сизом полумраке зимнего утра я познакомилась,- а это была колоритная личность,- со своей попутчицей. Женщина была миловидной, но довольно грузной, лет пятидесяти с небольшим. Спала она в легком шифоновом платье, широко вырезанным на груди, открывая большой серебряный православный крест на темном шнурке. Голова ее была повязана тонким белым, в мелкую крапинку, платочком, открывавшим абсолютно безволосые участки на полноватой шее и затылке, на открытых висках и лбу волос также не было. Кожа сияла неестественной сыроватой белизной, словно после долгой болезни, и мне показалось, что моя соседка недавно перенесла курс химиотерапии.
Чтобы не смущать соседку бесцеремонным разглядыванием, я вышла умыться, а когда вернулась, застала ее за завтраком, к которому она приветливо пригласила и меня. Я поблагодарила, достала свой скромный сидор и начала вяло жевать бутерброд, запивая его крепким дорожным чаем.
Маргарита оказалась живой и любопытной собеседницей, без стеснения задавала не всегда удобные вопросы, откровенно, как ведется в поезде, рассказывала о себе. Возвращалась она домой из гостей, почти два месяца жила у замужней дочери в Москве, везла богатые гостинцы племянникам, которые должны встретить ее на одном из вокзалов севера Молдовы. Почти у каждого "коробейника", без устали снующего вдоль нашего отсека, Рита что-нибудь покупала: свежевынесенные бутылки с продукцией местного винзавода, фаянсовую посуду, игрушки, турецкие полотенца , китайское белье. Покупки делала с явным удовольствием, раскладывала их на постели, гладила рукой, предвкушая скорую встречу и комментируя, кому из родственников они достанутся.
"Давно ли вы из Молдовы?" - поинтересовалась я. "Больше тридцати лет не была дома, - улыбаясь ответила Рита, - да и дома у меня давно нет. Я ведь все по тюрьмам..."Отреагировав на мой потрясенный взгляд, добавила: "Меня в пятнадцать, по малолетке, после убийства отчима отправили в колонию. С тех пор я на воле более трех месяцев и не бывала. У меня только статей УК разных - больше десяти!" Мне показалось, что она поведала об этом с гордостью. "А откуда же дочь?" Да мало ли безотказных мужиков на свете, - смеясь ответила Маргарита, - пришло время - родила. А выросла дочка в интернате. Страна у нас добрая... была."
На молдо-украинской границе поезд стоял долго: работали пограничники. Рита заметно волновалась. Попросила меня заполнить декларацию и еще какие-то талоны, позволяющие пересечь кордон. "Неграмотная я, - объяснила мне соседка, - что в селе до тюрьмы успела выучить на молдавском, то уже позабыла, а больше и не пришлось."
Паспорт ее тоже меня удивил. Это был глянцевый белый лист с наклеенной фотографией и типографским набором имени и фамилии моей попутчицы. Вверху документа значилось: "Министерство юстиции России и несколькими строками пониже - Главное пенитенциарное управление страны, выдавшее документ. Впервые в жизни я держала в руках "белый паспорт".
Кроме этих удивительных откровений моя попутчица ничем не отличалась от обычных людей, разве что какой-то светящейся изнутри радостью, непосредственностью, словно задержавшийся в своем развитии большой ребенок. Ее все приводило в восторг: мягкие игрушки и яркие картинки на купленных в вагоне бутылках, озерцо с хлипким льдом на зеркале, голые деревья, облепленные сотнями черных галок и ворон, мелькавшие на фоне грязно-голубого снега за окном. Все указывало на то, что человек надолго был вырван из общечеловеческой жизни и теперь удивлялся и радовался возвращению.
"Вот это и есть экзистенциализм" - подумала я и почувствовала за собой какую-то необъяснимую вину за свое беспечное счастливое детство, веселую, наполненную всевозможными открытиями юность, в целом, налаженную жизнь. Как такое могло произойти в нашей стране? Кто виновен в искалеченной судьбе этой женщины в полноцветном возрасте напрочь утратившей здоровье, надеющейся найти приют и заботу у дальней родни, практически ей не знакомой?
На одной из маленьких станций, недалеко от Бельц, где поезд стоял всего две минуты, Риту встречал мужчина лет тридцати пяти. Долго приглядываясь сквозь стекло вагона, она признала в нем сына двоюродной сестры и, ковыляя на отечных ногах, заспешила к выходу. "Василикэ, я здесь!"- окликнула, и он помог ей сойти с крутых ступенек.
Одета она была не по погоде - поверх все того же шифонового платья в сиреневый цветочек, натянуты были трикотажные спортивные брюки и нараспашку куртка с синтетической меховой опушкой. Ступни Маргариты в шерстяных носках едва помещались в комнатных тапках какого-то огромного мужского размера. На безволосой круглой голове едва держался тонкий бязевый платочек.
Обернувшись, она прощально махнула мне рукой и грустно улыбнулась. Я перекрестила ее удаляющуюся спину и отошла от окна.
Что ждет на родине мою случайную попутчицу, какой и долгой ли будет ее осень? Сумеет ли она обрести семейное тепло, которого была лишена в течение запутанной и нелепой жизни?
ID:
724359
Рубрика: Поезія, Сюжетні, драматургічні вірші
дата надходження: 19.03.2017 13:07:35
© дата внесення змiн: 19.03.2017 17:44:23
автор: Борисовна
Вкажіть причину вашої скарги
|
