Вода! Надо промыть ранку! Хорошо, что есть раковина в палате. Уже много крови. На рубашке пятна видны. Глубокий неприятный порез. До этого я только один раз резался стеклом, это было в детстве, когда приятельской компанией во дворе мы играли с осколками от бутылок. Тогда на бегу я поскользнулся, при падении получилось так, что вес пришёлся на правую руку и правую ногу. То, что колено, увлекая за собой всю ногу, проехалось по асфальту, где было накидано полным-полно стекла, я даже и не заметил сперва этого. Только после нескольких замечаний вроде «Да у тебя кровяк! Давай-ка, иди домой лучше!» пришлось посмотреть на свою ногу и, пусть с заминкой, но очень поспешно направиться во временный лазарет, то есть домой к родителям. Серьёзных последствий в тот раз не было. Но вот крови, да, тогда увидел немало для детских глаз.
Теперь её, кажется, ещё больше. Но всё же более-менее мне удалось промыть порез на руке. Только одна серьёзная глубокая ранка на внешней стороне ладони ближе к мизинцу. Надо её просто обработать, и перевязать руку. А скоро будет обход главного врача. Так, стоит, пожалуй, успеть всё сделать перед этим обходом. Но куда пойти? Лучше было бы найти Дмитрия Ивановича, моего лечащего врача. К нему больше всего доверия, и мне не хочется, чтоб кто-то ещё начал пристрастно расспрашивать меня о том, как я порезался. Кабинет врачей находится рядом, на этой же площадке, что и я сейчас. Либо есть ещё так называемый «санитарный» кабинет, он должен быть один на этаж. Тоже находится недалеко, в соседнем крыле здания. Дмитрия Ивановича в кабинете сейчас может и не быть, а показываться в таком виде другим врачам и рассказывать, как всё произошло… не самый лучший вариант. Стоит попробовать сначала пойти в санитарный кабинет, где меня не знают. Даже если там что-то спросят, можно придумать, мол, случайно разбил посуду, затем неосторожно порезался.
Пора. Нужно поторапливаться. Глянуть в коридор – там никого нет. Часы отдыха, все в палатах. Теперь направо. Мимо палат и одного служебного кабинета. Дальше, попадая в пролёт между коридорами. Если идти вперёд, по основному крылу, будут снова палаты. Здесь же можно пойти по лестнице вниз или вверх. Но мне нужно налево, там должен находиться короткий коридор и различные служебные помещения. Затем это крыло продолжается обычным коридором с палатами. А вообще, странная это здесь вещь, санитарный кабинет. Что там конкретно хранится, кто этим всем распоряжается, заведует?
Неважно. Так, собраться с духом. Спокойно, быстро, аккуратно и неторопливо. Вот эта дверь.
Что это? Что там за звуки?
«Бум! Бу-бум! Пум! Пум!»
«Бум! Бу-бум! Пум! Бум!»
«Бум! Бу-бум! Пум! Пум!»
«Бум! Бу-бум! Пум-бу-бум!»
Что за ерунда! Откуда тут такая музыка?! Нашли же время!
Да ещё громко так, аж в ушах давление чувствуется. Что тут творится? Надо пойти им сказать, чтоб выключили. В первый раз с таким безобразием здесь встречаюсь.
На несколько мгновений даже забыв, зачем я сюда направлялся, открываю дверь в коридор и приближаюсь к источнику этих ритмичных ударов по барабанным перепонкам слушателей. Странно, но по мере приближения громкость звука словно понижается.
Нет, ну что за картина перед глазами!
В углу стоят четыре ящика, приспособленных под предмет мебели по типу пуфика (обиты кожей с помещённым внутрь мягким материалом). Все четыре окрашены белым цветом. На двух из них стоят музыкальные колонки. Колонки чёрные. Рядом на полу музыкальный центр, довольно старомодный, если не сказать что древний. На двух других пуфиках какие-то стопы бумаг, лежащих беспорядочно. Но главное – на переднем плане – двое молодых людей в белых одеждах пританцовывают в ритм музыке и отрывочно речитативом что-то цитируют или придумывают на ходу, не могу разобрать.
- Эй! – осторожно пытаюсь привлечь их внимание, – нельзя ли убавить музыку?
Они меня явно не слышат. Приближаюсь. Замечаю, что один из молодых людей темнокожий и с чёрными, как уголь, волосами. Другой – с очень бледной белой кожей и ярко-рыжей огненной шевелюрой.
Подошёл поближе. Теперь различаю речитатив одного из них, белокожего:
«Эй, йоу, брат!
Ты прав!
Они нас не слышат!
Лишь делают вид,
Что и кроме них
Здесь ещё кто-то дышит.
Но лишь выше
Поднимаются их носы, новые цены
Для проведения в жизнь их бесконечной теоремы,
Той, что решает любые проблемы.
Кирпичные стены
Стёрты в пыль и взвешены в воздухе,
Режут глаза, горло и лёгкие.
Заглохните!
Перепечатывая ещё одно послание,
На одном лишь чувстве осязания
Прочтите пальцев движение,
Сигналы мыслей скольжения,
Анализ, направленный на мозга разжижение.
Переплетение.
Возвращение.
Кусайте локти, считайте деньги.
И не допускайте прощения!
Пусть они сами
Заткнут себе рты,
Как заблудшие дети,
И будут кричать: это ты!.. это ты!..
Это ты должен просить примирения!»
Продолжая двигаться в такт ритму, исполнитель этого куплета сделал широкий жест рукой, выражая завершённость его мысли на этом месте.
- Йоу, брат! Неплохо вышло, неплохо. Тема – крутяк! – одобрительно отозвался его товарищ.
Вот уж нашли время и место для своей речитативной тусовки!
- Эй-эй-эй! – подхожу к ним и кричу изо всех сил. – Что у вас тут такое? Ваш шум слышен даже в соседнем коридоре! Не нашли другого места, кроме как в больнице?!
Они переглянулись, затем посмотрели на меня. Белокожий подошёл к музыкальному центру и выключил его.
- Почему вообще здесь позволено кому-то включать громкую музыку и мешать пациентам отдыхать? – воспользовавшись их заминкой, я продолжил свою тираду, вовсе не подразумевая, что мне нужен ответ на данный вопрос.
- Эй, йоу-йоу-йоу, брат! Здесь не устраивается никаких тусовок. Вообще никаких. То, что мы с братом сейчас делаем, есть дань уважения празднику, празднику с глубоким смыслом. Это день чёрно-белого кино! – начал разговор со мной чернокожий из «братьев».
- Какого-какого кино? – переспросил я.
- Чёрно-белого, – подтвердил белокожий «брат».
Что за нелепое выражение – чёрно-белое кино? Они точно издеваются над моей раскалывающейся головой.
- Это… монохромное кино, так? – догадался я.
- Смекает, голова в порядке, – белокожий посмотрел на чернокожего.
- Да, то, что мы сейчас называем монохромным кино, когда-то называлось чёрно-белым. Но в связи с распространением правил политкорректности название было изъято, кино переименовано. Всё это по инициативе одной далёкой страны, которую очень заботит, что происходит в умах людей. Она хочет их улучшить, устранить шероховатости, так сказать, уменьшить брак и повысить стандартизацию продукции, – пустился в разъяснения чернокожий.
- Политическая корректность заменяет человеческую доброжелательность, – поддакнул белокожий.
- А в чём была суть, так в том, что некто засомневался в названии «чёрно-белое». Почему не «бело-чёрное»? Почему чёрное впереди, а белое сзади? Это был отличный взброс для долгих препирательств по расовому вопросу. Конечно же, в итоге «чёрно-белое кино» запретили, вместо него получили «монохромное кино». Но всё забывается, сейчас уже все очень слабо представляют, что там было до эры цветного кино.
- Но для нас этот случай очень показателен, верно, Белов-брат?
- Всё верно, Чернов-брат. Кто знает, чем руководствовался человек, придумавший называть чёрно-белым то самое доцветное кино. Но мы считаем, что это название просто так не пропадёт. Оно непременно ещё пронесёт свой смысл, вобрав к тому же всю прелесть первых начинаний в кинематографе.
Итак, темнокожего с угольными волосами зовут Белов, а белокожего с рыжей головой – Чернов. Ну, отлично! Попросту и короче говоря, в другой день мне бы и могли их разговоры показаться интересными, но сегодня хватит с меня уже всего этого!
- Для нас это дань уважения борьбе против лицемерия, – подытожил разговор Чернов и тут же сменил тему. – Кстати, мы ещё не познакомились. Нас вот так и называют: брат-Белов, – он кивнул в сторону чернокожего, – и брат-Чернов. А тебя как зовут?
- Евгений, – ответил я, уже подумывая над предлогом, чтобы покинуть их весёлую компанию.
- Женя, и мы ведь тебя не можем так просто отпустить. Тебе же нужна помощь? – как-то неопределённо спросил брат-Белов.
- Рука в крови, – словно уточнил брат-Чернов.
- Да, – сказал я, не зная, стоит ли добавить что-то в объяснение.
- Ну, это мы скоренько, – сказал Белов и отправился в кабинет.
- Кстати, кроме нас здесь в данный момент никого нет. Музыкальный аппарат мы включаем на слабую громкость. В соседних коридорах не должен быть заметен наш звук. Почему же ты сказал, будто мы сильно мешаем пациентам? – спросил меня Чернов.
- Звук был громким, когда я подходил к двери в этот коридор. Он стал тише здесь. Я не уверен, был ли он громким, когда я просто находился в соседнем коридоре.
Я запнулся. Моё восприятие того времени, когда я был в проходе между коридорами, было столь отдалённым, словно это было в другое время суток. Бывает так, что от недостатка сна тебя может сморить на пару часов, а затем ты, просыпаясь, не понимаешь, уже утро или ещё вечер и сколько времени ты проспал. Но сейчас-то я бодрствовал, да и временной отрезок моего затруднения был очень мал – едва ли пять минут я находился в этом коридоре.
- Эй, не нужно так себя напрягать, – заметил Чернов, и я почувствовал снисходительность с его стороны.
Тут из кабинета (а я и не заметил, какого) появился брат-Белов и быстро направился ко мне, осторожно катя за собой конструкцию на колёсиках, состоящую из металлического каркаса и полок, уставленных, очевидно, разными медицинскими принадлежностями. Да, именно такими и были его движения – быстрые, но очень осторожные.
Брат-Чернов жестом указал мне присесть на один из пуфиков. Я сел, вытянул правую руку и бросил взгляд на перевозной вариант их аптечки. Хотелось рассмотреть получше, что там находится, но толком разобрать у меня ничего не получилось – всё, расставленное на полочках, было запаковано в картонные тары. Цвета упаковок были, разумеется, в чёрно-белых тонах. В это время они занялись моей рукой. Сначала аккуратно почистили ранку от всего лишнего, затем чем-то продезинфицировали (не знаю, чем конкретно, но значительной боли я не ощутил). Затем приложили марлю с каким-то раствором, затем использовали мазь, оставили на пару минут (за это время подготовили бинт), опять приложили раствор, затем мазь, наконец, сделали перевязку. Всё это делалось настолько стремительно, что я даже не уверен, не упустил ли я из виду какое-нибудь их колдовство.
Брат-Чернов взял за ручку перевозную аптечку и закатил её в центральный кабинет коридора (теперь я обратил внимание). Что ж, оставаться здесь уже причин не осталось. Пора сделать глубокий вдох и отправиться к себе в палату.
Собираясь встать, я замешкался – моё внимание привлёк характерный шум, и я невольно повернул голову. Брат-Белов, сидя на корточках, вовсю орудовал над музыкальным центром. Аппаратура сбивчиво хрипела, выдавала серию гарцующих ритмичных звуков. Когда мне уже хотелось попросить Белова выключить это безобразие, чётко и определённо в тот момент, когда слово уже на языке, но ещё не сказано, музыкальный центр выдал:
«Был ли ваш день радостным или же он был скучным, а то и более – совсем скучным, этому дню суждено закончиться. Давайте же открывать для себя что-то новое».
Брат-Чернов подошёл и поспешно нажал кнопочку «Стоп». Брат-Белов встал, подошёл ко мне и торжественно пожал мою свободную от бинтов левую руку.
- Жень, обход по третьему этажу начнётся только через пятнадцать минут. И раз ты оказался здесь с нами, то это неслучайно. Мы не верим в случайности. И хотели бы показать тебе наш коротенький сет на другую проблемную тему – концентрации внимания. Знаешь, ведь творчество внедряется даже как лечебная практика. Но не нами, правда.
Честно признаться, готов был выдержать и это, если они не станут расспрашивать, как я порезал руку. Я взглянул на тёмное лицо Белова, посмотрел в его тёмные глаза и небрежно пожал плечами. Странные они типы.
Тут же зазвучал ритм музыки.
«Тум! Ту-тут! Ту-тут-ту! Тум! Ту-тут!»
«Тум! Ту-тут! Ту-тут-ту! Тум! Ту-ту!»
Начал Чернов:
«Ни стальными кастетами,
Ни ножами-пистолетами
И никакими ни атомными ракетами
Не ограничить воли! Где там им!
Зато воздействовать на мнение общества,
Его мораль и устои гораздо проще им!
Не станешь обезьяной или белой вороной,
Пожертвуешь личностью ради закона,
Ради загона
Всеобщего процветания и благополучия!
И не будет случая
Предвидеть грядущее.
В сущности,
Свободе слова приносится в жертву
Свобода мысли! И под запретом
Здравый смысл в любых прениях
В угоду толерантности мнения!»
Продолжил брат-Белов:
«Восприятие мира как будто бы тонет,
Теряется в лесах, забивается в угол.
На новый бой каждый день тебя гонит,
Теряется вера в себя и всё по кругу.
Бестактность
Этого мира порождена дыханием,
Прерывистым,
Небрежным, ненасытным,
В суете сгораемым.
Задающим ритмы.
И неоценимо
Свободное время, что оборачивается тоскою по себе.
И нету дел,
Приятных для такого часа».
Снова подхватывает Чернов:
«И наступает фаза,
Что человек готов бежать от страха
Быть собою».
Белов:
«В толпе укрываться
За моралью и безразличием масками
Много проще, чем с собой справляться
В одиночку».
Вместе оба:
«И в каждом мгновении
Видеть отражение
Себя».
Дальше в музыкальном проигрывателе заиграла партия хора (звонких, почти детских голосов):
«Мне поют о мире,
Как в нём всё красиво.
Откажись от зла и сделай шаг к добру.
И позабудь о многих,
Кто шли не той дорогой,
Обратив их чувства навсегда в золу».
Музыка затихла.
Уф. С меня достаточно. Голова готова разорваться.
Пробормотав какие-то невнятные слова благодарности братьям Белову и Чернову, я неуверенными шагами уверенно направился в конец коридора. Братья, поймав мой взгляд, чётко, в один голос, но не слишком громко, сказали: «Удачи!»
Да уж, всё это их чёрно-белое кино и философские измышления с социальными тонами. Пусть это кому-то пойдёт на пользу, но не мне сейчас. Просто уже не хочется ничего думать. Совсем ничего. Каждая отдельная мысль бесконечно отяжеляет голову. Хватит. Ничего нет. Просто дышать. Просто идти.
(шестая глава из повести "Пересказанная история")
ID:
520927
Рубрика: Проза
дата надходження: 01.09.2014 23:17:51
© дата внесення змiн: 14.10.2018 21:54:42
автор: untalented
Вкажіть причину вашої скарги
|
