|
5
С чего это началось?.. Смешно сказать, с заурядной ангины. В десятых числах января, после зимних каникул…
Я тогда простудился, что само по себе не было чем-то необыкновенным, однако проходила неделя за неделей, но температура упорно не желала возвращаться к норме и прыгала с тридцати пяти до тридцати семи с десятыми. В целом я чувствовал себя неплохо, но… Организм мой явно подавал тревожные сигналы, расшифровать которые наш участковый доктор не мог. Иногда, чаще под вечер, меня обдавало странной липкой слабостью, но ненадолго. Причина этих таинственных симптомов была найдена несколько позже, когда сорокаградусный лихорадочный жар, не отпускавший меня четыре дня, натолкнул другого уже врача на удачную идею — произвести специальный анализ моей крови. Результаты анализа повергли районных эскулапов в изумление — я подцепил где-то инфекционное заболевание крови, настолько редкое, что его описания помещали только в самые подробные справочники.
Приговор — трехмесячный постельный режим отнюдь не поверг меня в уныние. Я полагаю, меня поймут те, кто подобно мне терпеть не мог школу.
Понятно, Андрею не позволяли посещать инфекционного больного, но у меня были книги, проигрыватель с пластинками, телевизор, коллекция бабочек, а еще — предвкушение лета. В поднадоевшую Михалевку мы ухе наверняка не поедем, родители захотят «оздоровить» меня и отвезут, быть может, даже в Крым или на Кавказ. И то сказать: дожил до пятнадцати лет и не видел ни гор, ни Черного моря. О, это сказочное великолепие южной фауны чешуекрылых!..
Уж эти мне доктора... Нет, говорили они, мальчику не пойдет на пользу смена климата, предпочтителен отдых в средней полосе. Как же я досадовал!.. И лишь сейчас понимаю, как здорово все обернулось.
Да, совсем забыл ответить на последнее письмо Андрея. Он пишет, что живет с бабкой в Симеизе, на самом юге Крыма, и что наловил много новых бабочек. В подтверждение своих слов он вложил в конверт крылышки бабочки-цирцеи. Мне не приходилось видеть живую цирцею, и эти вещественные доказательства богатства крымской природы производят на меня должной впечатление.
Но я не завидую Андрею, мне трудно даже предположить, что где-нибудь может быть лучше, чем здесь, в Вербном,
В Вербном есть все то, в чем я, ранее и не подозревая о том, так остро нуждался: спокойная красота в естественном союзе с энергией жизни леса; количество новых для меня растений и животных ошеломляет: здесь неисчислимое множество летающих, ползающих и плавающих существ, о которых мне почти или совсем нечего неизвестно, как о тех, похожих на кембрийских трилобитов загадочных тварях, которых я нашел вчера в лесной луже. Именно и только в раскрытии подобных тайн и состоит для меня смысл бытия.
Только теперь я мог оценить скудость природы Михалевки, да и выжженный солнцем каменистый Крым уже не кажется мне самым желанным на свете местом. Эх, Андрюху бы сюда...
Андрей, долговязый, белобрысый, с прозрачными мечта-тельными глазами и улыбочкой потаенного превосходства — мой закадычный друг.
Как завязалась наша дружба, я помню совершенно точно — с обмена жуками. Я дал ему лишнего жука-носорога, а он мне — здоровенную бронзовку. Потом он порекомендовал мне книгу о жизни морских глубин, и очень скоро обнаружилось, что совпадают не только наши увлечения, но и вкусы — буквально во всем.
Обладая натурой энергичной и предприимчивой, Андрей сразу же занял в нашем тандеме место ведущего, но, впрочем, лидерство его имело неявный характер и никоим образом не ущемляло мое самолюбие даже в тех случаях, когда мои идеи получали воплощение и развитие в его интерпретации без ссылок на первоисточник. Я совершенно искренне считаю, что наша дружба — признак особой ко мне благосклонности Судьбы.
Помимо прочих достоинств у Андрея было еще одно, делавшее его, и не только в моих глазах, личностью незаурядной: он более трех лет прожил в Афганистане, где его отец строил какой-то нефтеперегонный завод. В наш многоквартирный дом мы вселились одновременно, но до его отъезда за границу совсем не дружили, и даже однажды подрались из-за чего-то до крови. Тогда нам обоим было всего лет по семь, так что наше теперешнее сближение можно считать сознательным поступком взрослых людей.
Кроме огромного количества всяких заграничных штуковин, которые мы, случалось, любовно перебирали в отсутствие его строгих предков, Андрей привез из далекой экзотической страны товар несравнимо более ценный — впечатления и воспоминания, коими он делился со мною охотно и безвозмездно. Я мог бессчетное количество раз выслушивать его пусть даже слегка приукрашенные рассказы о гигантских скарабеях, дервишах, сколопендрах, песчаных бурях, разбойниках и змеях. «Один раз в Джелалабаде, — небрежно говорил он, — мы видели прокаженного, так у него нос совсем отвалился». Или: «На стене старой мечети под Мазари-Шарифом я поймал... — следовало растопыривание пальцев, — вот такого желтого скорпиона. Он у меня жил в трехлитровой банке». На кухне в просторной клетке орали крупные, затянутые в тугие зеленые перья попугаи, из японс-кого магнитофона «Интернешнл» (точно на такой уселся Юрий Яковлев — Иван Грозный в известном фильме) что-то ворковал обожаемый нами Хампердинк, а в руках у нас стопочки с самодельным “мятным джулепом” – напитком настоящих мужчин по рецепту Майн Рида. На книжной полке красуется любимый андрюхин фотоснимок, запечатлевший историческое событие: король Афганистана лобызает советского школьника Андрея Новикова, преподнесшего Его Величеству букет по случаю торжеств, связанных со сдачей завода.
Скарабеев из Афганистана Андрей, к сожалению, не привез, зато щеголял диковинной походкой (держал спину по-гвардейски прямо и отбрасывал назад при каждом шаге сомкнутые ладони), утверждая, что “там” все так ходят. Все вкупе, нетрудно догадаться, создавало ему репутацию отважного путешественника на уровне Ливингстона и Стэнли, не говоря уже о всяких Миклухо-Маклаях.
В Вербном мы оказались, можно сказать, волею случая: путевку в «домики» нам достала одна из наших многочисленных тетушек. Мы живем здесь уже три недели, и тетя Алина пообе¬щала, чего бы то ни стоило, вырвать у своего начальства путевку еще и на июль. Я отчаянно надеюсь на нее, и в моем воображении тетя Алина из маленькой круглой женщины постепенно вырастает в великаншу-воительницу, вроде той, что возвышается на Мамаевом кургане. Подступая со своим длинным мечом к окопавшемуся за письменным столом бюрократу, она в ультимативной форме требует выдать ей заветный листочек бумаги для любимого племянника и его родни — месячный абонемент в ту настоящую жизнь, единственно ради которой и стоит влачить существование все остальное время. Мечты мои простираются еще дальше, в лето будущего года, когда, быть может, андрюхины предки сочтут его достаточно взрослым, чтобы отпустить со мной на недельку сюда, в Вербное.
Наверное, я счастлив. Я, полагаю, уже вышел из того бездумного возраста, когда все прекрасное принимается за должное и непреходящее, когда еще не подозреваешь, что все, абсолютно все со временем обращается в ничто, когда грезишь днем завтрашним, как безусловно превосходным, днем сбывающихся надежд. Но я повзрослел, и понимаю — мне хорошо в эти минуты, хорошо СЕЙЧАС, и я впитываю всем своим существом солнце, мягкое тепло, сплетение лесных звуков, терпкий запах дубового листа и грибов, и растворяюсь в них. Что будет завтра?.. Я стараюсь над этим не задумываться. Пусть день сегодняшний длится долго-долго. Хотя бы потому, что через две недели мне стукнет шестнадцать лет. Целых шестнадцать! И я сразу стану взрослым. Но я не хочу становиться взрослым, ведь это так скучно.
Наша «База отдыха УГКХП» — такое неромантичное имя она носит — расположена в густой дубраве. Деревьям тесно, и нестарые еще дубы, уподобляясь корабельным соснам, тянутся ввысь, вскипая на вершинах курчавой плотной листвой. Из всех известных мне деревьев, пожалуй, только дуб обладает таким замечатель¬но теплым оттенком зеленого.
Я перебираю в памяти события последних дней, и некоторые из них представляются мне весьма значительными. Во-первых, я поймал вчера совершенно неизвестную мне бабочку и, хотя вероятность этого исчезающе мала, бабочка может оказаться неизвестной науке. Если все же чудо произойдет, то я, как первооткрыватель, получу право дать ей название, и в конце двойного латинского имени проставят две-три буквы, обозначающие фамилию первооткрывателя – мою фамилию. Но я не тщеславен, для меня более важно, ЧЬЕ имя я подарю этой великолепной бабочке семейства нимфалид, и меня уже заранее тревожит то, что Ей, как и многим девчонкам, отвратительны все насекомые, включая бабочек, и, следовательно, мой научный подвиг Ей не польстит.
Но все равно я с удовольствием восстанавливаю в воображении обстоятельства поимки чудо-бабочки.
... Ту полянку я приметил с первых дней моего знакомства со здешним лесом. Заросшая орешником и бересклетом, поляна эта невелика, имеет продолговатую форму, и с трех сторон окружена заболоченным озерцом. С открытой же стороны ее - густейший кустарник и порознь стоящие и оттого могучие дубы и сосны, которыми, собственно, заканчивается лес, а дальше, до самой реки — луга с островками вереска и одинокие старые дуплистые ветлы.
Воздух на поляне неподвижен и густ; близость воды породила невиданное богатство растительности и, в свою очередь, населяющего ее животного мира, и в десятке шагов от вымахавшего на солнцепеке до трехметровой высоты степного чертополоха можно найти спрятавшуюся в тени изящную северную орхидею, а уж насекомых здесь количество просто фантастическое, как будто поляна и опушка — забитое им-мигрантами пограничье между полесьем и южными степями. К благоприятным факторам следует также причислить нерадивость местных лесничих, которые, обыкновенно, своими «санитарными порубками» и «расчистками» низводят девственный лес до уровня выхолощенного городского парка, этого биологического некрополя.
Слабый порыв ветра приносит с болот сладковатый аромат и маленьких злых комаров. На орешине притаилась кукушка с полосатым как чулочек животом. На мое предложение покуковать она прижимается к ветке, и беспокойно косится на меня янтарным глазом.
Я пробираюсь сквозь заросли желтушника. Ломкие стебли расступаются, осыпая меня мелкими золотыми звездочками цветов. Впереди вспархивает крупная бабочка; в моей коллекции есть такая, но всего лишь в одном экземпляре, да и то не очень качественном. Я решаю ее поймать, и без особого азарта заношу над нею сачок. Бабочка уворачивается, взмывает вверх, но, описав несколько кругов, вновь усаживается на кисточку желтушника. Внезапно до меня доходит вся глубина моей ошибки, которую я совершил, приняв бабочку за тривиальную «пафию». Та гораздо светлее, а этой крылышки окрашены в черное с узкими оранжевыми полосками, а испод — сплошь перламутровый, словно раковина жемчужницы.
Я медленно подвожу сачок поближе; руки мои дрожат от возбуждения. Взмах... и перепуганное насекомое сумасшедшим зигзагом уносится прочь. В ярости я швыряю сачок на землю и пинаю его ногой. Надо же, какое дикое невезенье!
Потеряв уже всякую надежду, просто для успокоения совести я приподымаюсь на носках и осматриваю окрестности. На самом краю поляны покачивается на все том же желтушнике крупная темная бабочка. Неужели... да, она!
Моя вторая попытка будет последней, — это я знаю наверняка, поэтому, выбрав в качестве ориентира раздвоенную сосну, я ползу к добыче по-пластунски. Вот я вижу ее, беспечно пьющую нектар. Главное — не торопиться... Удар снизу и влево, петля и переворот обручем вниз, чтобы в мешочке отвисшей кисеи осталось достаточно свободного места и бабочка не повредила свои крылья. Есть?.. Есть!!!
Со всей тщательностью, стараясь не повредить нежную пыльцу, я извлекаю драгоценность из сачка. Действительно, ничего похожего я не встречал даже в серьезных справочниках-определителях. Семейство, к которому она относится, установить нетрудно, род — тоже, но видовая принадлежность... То-то позавидует Андрей!
Сейчас удивительная бабочка сушится на специальном де-ревянном станочке-расправилке, и только через неделю ее можно будет поместить в застекленный ящик. Верно, вчерашний день был воистину моим, и ночная охота также оказалась на редкость удачной: пойманы несколько редких арктид и самец Хепиалиса — реликта каменноугольной эпохи. Трудно даже представить, что это семейство было древним уже во времена динозавров, но это так, и в угольных пластах изредка, находят отпечатки точно таких же узкокрылых хепиалид но в две ладони величиной. Тут мама зовет меня обедать, и я на время отрываюсь от приятных воспоминаний.
В тесной кухне, служащей одновременно и коридором что-то скворчит на плите и очень вкусно пахнет. Человека, отшагавшего десяток километров по лесным тропам, постылая городская обязанность заглатывать первое-второе-третье здесь не пугает, больше того, частенько приходится требовать добавку. Случись подобное дома, мне наверняка поставили бы градусник.
Основательно заправившись и, отхватив напоследок горбушку от круглого белого хлеба, я вытаскиваю из-за кровати свое кисейно-марлевое оружие и отправляюсь проинспектировать заветную поляну.
Я иду мимо дощатых разноцветных домиков; на верандах, самодельных скамеечках или в гамаках располагаются от-дыхающие в вылинявших и растянутых спортивных костюмах — лысые бухгалтера, брюхатые снабженцы и сухощавые с седым ежиком научные сотрудники, а также их жены в различных степенях ожирения. У многих из них умиротворенные послеобеденные лица. Веревки с бельишком — от ближайшего дуба к гвоздю в стене, а сама голубенькая стена в рябой лиственной тени, и на подоконнике в помутневшей пивной бутылке — вянущие лесные колокольчики.
За калиткой — петлистая дорога, густо усыпанная зелеными твердыми желудями, жертвами позавчерашней грозы. Миновав плоский песчаный взгорок, я на четвереньках заползаю в заросли таволги и, отделавшись легкой ссадиной и паутиной в волосах, выбираюсь на свою поляну.
Солнце, раздумывая о дне уходящем, в конечном счете склоняется к тому, что на сегодня довольно и, покраснев, сползает за верхушки деревьев. Но на поляне надолго еще задерживается парниковая духота. На лиловых цветках «глухой крапивы» сидят несколько ленивых разморенных мотыльков, но они не представляют ни малейшего научного интереса, а потому я прячу сачок в траве, забираюсь на высоченный корявый дуб и с удобством устраиваюсь в развилке толстых ветвей.
Отсюда мне видна серебристо-зеленая лента реки с огненной дорожкой, солнце в предвечерней дымке, некошенные луга за рекой. Слева — старый деревянный мост промышленной узкоколейки. Изредка по ней, покрикивая теноровым гудком, пробегает почти игрушечный тепловозик с вагонетками, гружеными щебнем или обломками гранита из расположенного неподалеку карьера. Сразу за мостом на другом берегу стоит полуразрушенный красного кирпича домик паровозной водокачки. На прошлой неделе я перебрался туда по скользким бревнам моста, и обследовал будоражившие воображение развалины. Крыша здания давно провалилась, пол усеивали обломки стропил и битый кирпич, зато в квадратном колодце в полу я обнаружил старинный насос, которым и закачивали воду в ненасытные паровозные утробы. Ржавчина превратила его в монолит, и даже выпуклые буквы на чугунном корпусе разобрать было трудно — то ли «Келлеръ», то ли «Каулеръ».
Речка Ромша неширока и ленива; выше по течению вековые вязы и ясени нависают над ней, образуя как бы половину туннеля, далее река, плавно изогнувшись, выплескивает волночки на пляж под песчаным косогором, где неудачливые сосны пытаются удержаться на осыпающемся склоне своими узловатыми, как стариковские пальцы, корнями. Еще один изгиб разрезает плоский, объеденный коровами луг, затем река, всхлипывая, обтекает обросшие водяной зеленью сваи моста и теряется в щетинистых зарослях рогоза и осоки.
По реке беззвучно скользит лодка. Мужчина деловито взмахивает веслами; его спутница, девушка в ярко-алом сарафане, сидит на корме, погрузив руку в зеленоватую воду.
К сожалению, мне пора домой. Я слезаю с дерева и соби-раюсь нырнуть в узкий проход в кустарнике, но едва касаюсь ветки орешника, как возле моего лица проносится пестрый ситцевый лоскуток. Я запоздало размахиваю сачком... Какое там. Жаль, такой крупной геометриды у меня нет. Но расстраиваться не стоит, поскольку впереди еще много дней, быть может, даже целый месяц. А за месяц... 3а месяц я наверняка поймаю такую же, если не лучше.
Тут я своевременно вспоминаю, что нужно еще заготовить дровишки для традиционного вечернего костра, прихватываю разлапистую сухую сосновую ветвь и волоку ее к нашему домику. По пыли и песку за мной тянутся волнистые линии.
По всей нашей дачной базе плывут пласты голубого аро-матного чада — жарят грибы. Грибов в Вербном столько, что прямо под рукомойником можно обнаружить однажды семейку замшевых поддубовиков. Каждое утро, поодиночке и це¬лыми экспедициями недавние коллеги, а ныне завзятые грибники, ревниво озираясь, уходят в лес. Дальнейшее напоминает гонки из Доусона к золотоносным участкам, столь живо описанные Джеком Лондоном. Каждый из участников состязания располагает сугубо секретными сведениями о «самом грибном месте» — каком-нибудь восемьдесят шестом квадрате, пребывая в наивном заблуждении, будто является монопольным владельцем стратегической информации. Попадались, однако, и такие гады, которые, не имея за душой самостоятельно найденной сыроежки, выслеживали своих удачливых соперников на их тайных полянах и просеках, применяя для этого приемы ведения партизанской войны. Один из таких негодяев, плешивый завхоз Федюкин попытался было обойти нашу тетушку Алину (она жила в соседнем домике), и, несмотря на применение им в преступных целях технического средства (детского велосипеда) был схвачен, изобличен и опозорен перед всеми отдыхающими нещадно. Тетка у нас боевая, что и говорить.
Темнеет. Я подтаскиваю найденную сегодня корягу к вы-ложенному камнями кострищу. Со вчерашнего вечера осталось несколько трухлявых чурок; я раскалываю их похищенным с пожарного щита топориком. Теперь следует сложить дрова шалашиком, сунуть в середину скомканную газету, чиркнуть спичкой — и бодрые огоньки бегут по сучьям, с торцов тонких веток выбираются сигаретные струйки дыма, и костер разгорается, выхватывая из моментально сгустившейся темноты багровые стволы де-ревьев. Вскоре вся наша база «УГКХП» застилается плотным дымом от многочисленных костров.
Комендант включает фонари, и к ним устремляется ночная летающая мелочь — мошки, огневки и долгоногие бурые комары. Для меня это — сигнал к еженощной охоте.
Первый и главнейший объект моего внимания — фонарь у склада баллонов для газовых плит. Выбеленная штукатурка его стены будто экран отражает холодный белый свет лампы, и на него слетаются сотни насекомых. Пока что вокруг стеклянного плафона кружатся мелкие ночные мотыльки, исполняя увертюру к большой мистерии ночного леса. Вырезанные из мрака ветви с узорными, и как будто светящимися дубовыми листьями напоминают искусные декорации.
С каждой минутой живности все больше; появляются первые крупные бабочки-ноктиды; сильная лампа ослнпляет меня, и бабочки кажутся просто огромными, хотя истинные их размеры значительно скромнее. Они описывают вокруг фонаря широкие круги, со стрекочущим шорохом задевая листья. Некоторые присаживаются отдохнуть на стену склада, другим счастливицам удается вырваться из магического светового конуса и они скрываются в черных кронах.
Где-то, как всегда невидимая, попискивает сова-сплюшка. Тихо гудит фонарь. В белую штукатурку врезается слету крупный жук-усач, падает, и долго и бестолково потом шуршит сухими листьями. На самой стене расселись златоглазки и ручейники, и просидят там до утра, настолько они апатичны, а под стеной, на узком цементном плинтусе вороненые жужелицы охотятся на легкомысленных долгоножек; тут же примостились две здоровенные бугристые жабы, и в их выпуклых глуповатых глазах — отраженные микроскопические фонари. Ино¬гда пробегают вечно озабоченные пауки, для которых мой фонарь — также место регулярной охоты; вокруг столба, избегая резкого света, без устали мечутся ненасытные летучие мыши. Стремитель¬ная и бесшумная жизнь окружает меня. Вот если бы забраться с такой лампой в глубь леса...
Я сижу еще некоторое время, но, видимо, удача решила не баловать меня сегодня. И я ничуть этим не расстроен.
Костер мой погас, и из-под серой пленки пепла просвечи-вают красным последние угли. На всякий случай выплескиваю на них кружку воды, и взметывается с прощальным шипением облачко пара и легкой как пудра золы.
В три глотка выпиваю чашку молока и ложусь спать, вытянув из чемодана хаггардовскую «Дочь Монтесумы». Нельзя же без конца откладывать «на потом» такую чудесную книгу, вот и начну ее сейчас.
Вот и еще день прошел. Хорошо это или нет?.. Не знаю.
ID:
980993
ТИП: Проза
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Оповідний
ВИД ТВОРУ: Ода
ТЕМАТИКА: Філософська лірика
дата надходження: 23.04.2023 00:30:59
© дата внесення змiн: 23.04.2023 00:30:59
автор: Алексей Мелешев
Вкажіть причину вашої скарги
|
