обзор трёх стихотворений
признание Блиц-СИ
слышишь, как просится в небо под утро чья-то душа?
так не бывает? ну что ты, мы просто об этом не знаем.
город давно научился почти незаметно дышать.
видишь, как корочка неба слегка подгорела у края?
реки застыли, им незачем больше спешить по часам
время – зима, узнаешь? возвращается что-то из детства.
я без тебя это время по городу следовал сам,
чтобы занять себя, чтобы идти и куда-нибудь деться.
всё началось до того, как мы стали такими как есть.
с нами, без нас, после нас, будет чистым и ровным дыханье.
сколько ещё, до скончания света? не счесть.
я бы считал для тебя эти души и эти посланья.
падает, падает город в предутренний сон.
кто мы и где, я не помню, а нужно ли помнить кому-то.
лучше дышать вместе с городом нам в унисон,
и разделить на двоих это странное зимнее утро.
Давай войдём в комнату страха. Совсем не в ту, где страх, который в тебе, который ты ощущаешь с рождения, сталкиваясь со своим главным предателем – жизнью, который ты даже иногда любишь, ибо он меняет представление вообще – о Тебе, помещает в глубокий сосуд, взбивает с болью и украшает этой неоднородной смесью твой сон. На деле оказывается, что смесь оседает и растекается, превращаясь в тошнотворный комок в горле, задыхающийся спазм сознания, отвергающее происходящее, нежелающее стать искусственной растительной смесью.
Это стихотворение изломало все традиционные каноны подсознания. Это стихотворение правит страхом, выворачивая его наизнанку и предоставляя рассудку читателя распорядиться своим собственным страхом. Но это так на первый взгляд – «предложение», так сказать право «выбора». Только не так совсем, только не здесь. Стих настолько пронзителен, что заявленный самообман не так-то просто раскрыть, даже совершенно войдя в него:
«слышишь, как просится в небо под утро чья-то душа?»
Ты скажешь, что это совсем не страшно, что так бывает, это настолько стало твоей кровью и это так неизбежно, что всё перемешалось, растворилось, оказалось воздухом, необходимым для дыхания, но никак не страхом. Может быть, ты скажешь – это та самая прозрачность, которую ты ещё можешь увидеть, потрогать, ощутить её неприкосновенность, но не более того. Что здесь страшного? – ты смеёшься мне в лицо, вспоминая реалии окружающего мира, где не страх, но волна крика правит им. Откуда здесь может взяться страх, если крик режет каждого из нас, вакцинируя нас им, вводя ампулу за ампулой, чтобы мы просто не смогли умирать от ежедневной боли, делая нас стойкими оловянными солдатами.
Но нет, стихотворение на мгновение разрывает дыхание, обещая те шесть минут, которые дают возможность не превратиться в растение, маленькую скособоченную грань, грань с тросточкой, на которую можно опереться, когда сбоит ритм сердца. Это беззвучие, это особая зона, она есть в каждом из нас, она есть и в тебе. Как её можно ощутить или увидеть, - спросишь ты. Это очень просто, - с улыбкой отвечу я. Нужно выйти в огромном городе рано утром на улицу, когда все спят, когда всего два-три тусклых огонька в окнах (и ты понимаешь, что в этих окнах такие же, как ты – проснулись так рано для того, чтобы выйти вместе с тобой), перестать дышать и посмотреть вверх. Ты всё поймёшь..
«так не бывает? ну что ты, мы просто об этом не знаем.
город давно научился почти незаметно дышать»
Вот видишь, это стихотворение задаёт мне твои вопросы. Даже не задаёт, оно их тихо шепчет, боясь нарушить атмосферу нашей общей тайны. Оно их прячет в свою неподкупную иллюзорность, в своё падение, в свой крик. И отвечает, разговаривает с тобой. Поначалу кажется, что Оно проявляет терпеливую снисходительность, намекая на твоё недоверие. Может быть и так, но совсем необидно, потому что ты с первых строк ощущаешь, что пришёл к Другу.
«видишь, как корочка неба слегка подгорела у края?
реки застыли, им незачем больше спешить по часам
время – зима, узнаешь? возвращается что-то из детства»
Никто не знает, где наши души летят, кто их приютит, кто простит им НАС. Знаешь, иногда хочется увидеть свою душу, взять её теплую руку в свою, сильно-сильно сжать и посмотреть в глаза. «Корочка неба» - прикосновение обожжённых отторгнутых душ, они настолько ранены, обескровлены, использованы, что прожигают небо серной кислотой, концентрация которой обугливает их самих.
«время – зима» - прямая аналогия моего детства. Я начинаю постепенно верить (прости, Автор), что стих написан только мне, только для меня, посвящён мне. Март месяц, мокрые сугробы, случайно найденная во дворе рюмка с отбитой ножкой и я – делаю этой рюмкой из снега «эскимо». Ты смеёшься? Действительно, смешно. Холод – детство – ненужность. «время – зима». Я забираю из стихотворения строчки, оно позволяет это делать – оно настолько родное, что я начинаю чувствовать его частью своей опалённой души, собой, внутренней болью. Да, ты оказался прав – криком. Нет, немного не так. Эхом крика, потому что произведение раздаёт своё личное пространство мне, я вхожу в него, но не могу претендовать на какое-то место или наполнить его своим присутствием – ощущается моя ничтожность. И опять повсюду разбросаны куски страха, словно его кто-то легко вырывает из каждой строчки и швыряет их в лицо, внезапно освещая им глаза непролазной пустоты.
«с нами, без нас, после нас, будет чистым и ровным дыханье.
сколько ещё, до скончания света? не счесть.
я бы считал для тебя эти души и эти посланья».
В этих строчках сконцентрирована вся сила надежд, которые мы обретаем в одиночестве. Ты смотришь на меня удивлёнными глазами, но теперь улыбаться начинаю я. «я бы считал для тебя эти души и эти посланья». Думаешь, «я» - это очень близкий кому-то человек, или Автор ставит себя в это местоимение?.. Я задумалась, ты ждёшь, что отвечу что-то невнятное. Когда я начала разговаривать с тобой – взяла тебя из этих строк. Поначалу мы не понимали друг друга и ты отворачивался, разглядывая привычные предметы за окном, находя их составляющей частью нашей беседы, отыскивая в каждой их чёрточке ответы на мои вопросы. И находил. Теперь ты спишь, и я верю, что понимаешь меня. Но всё же, «Я». Кто или что это? Сон.
«падает, падает город в предутренний сон.
кто мы и где, я не помню, а нужно ли помнить кому-то»
Ведь меня нет, когда сплю, никто не видит то, что вижу я, когда сплю, никто не помешает мне это увидеть, никто не поймёт и не вспомнит, что мой сон – это «Я» и никто не сможет сказать мне, что я оттуда, потому что никто не верит в это. Даже ты думаешь «так не бывает». «кто мы и где, я не помню, а нужно ли помнить кому-то». Я соглашусь с тобой – то, что знаю я, никто другой знать не может, если только кто-нибудь этот другой вдруг посмотрит, если сможет сказать то, что никогда не мог говорить, но жил всё это время только для того, чтобы выйти и узнать затаившееся, истекающее страхом небо, переполненное никому ненужными и невидимыми душами. И что самое страшное – ты никогда, слышишь (кричу) – пока ты чувствуешь себя живым – никогда не найдёшь этот город, в котором можно просто так стоять на крыше пятнадцатиэтажного дома и сливаться с бездной, к которой ты скоро придёшь в гости, чтобы выпить с ней на завтрак крепкий кофе и выкурить пару «душевных» сигарет мальборо.
Хочешь, я назову этот город, нарисую схему, как туда попасть, укажу номер шага? Если я смогу тебя уговорить вернуться туда и ты найдёшь это место, окажется, что все номера отсутствуют, и всё станет последним. Дата посещения (так просто, как приём у доктора – «посещение»), номер дома, название улицы, адрес неба.
«лучше дышать вместе с городом нам в унисон,
и разделить на двоих это странное зимнее утро»
Мы пойдём туда вместе. Я теперь знаю как можно обмануть страх.
птицы pro
тучная высь смачно торгует собственным телом
клюв приоткрой и лови готовую манну
не приручай своих птиц ни синих ни белых
кто-то неосторожно расшвыривал камни
нет бы мостить дороги нет бы построить горы
глупые птицы шире разинули клювы
им бы сидеть взаперти прятаться в норы
каменным сердцем можно убить любую
крылья сложились в плоские оригами
каменный сад поражает наотмашь четкостью линий
полным отсутствием красок белых и синих
в крепости лет каменеют свистульки из глины
если птицы хотят улететь отпусти их
Мы пришли, я заставила тебя очнуться, чтобы впасть. Ты видел это и раньше, но когда проникаешь, погружаешься и не заставляешь себя вернуться – именно тогда понимаешь свою беспомощность перед неизвестностью. Этому должно быть объяснение, - как всегда, прерывисто, ты произносишь свою коронную фразу и пытаешься сдавить желание убежать. Наступает такой момент, в котором выясняется присутствие необъяснимости. Ты с трудом делаешь первый шаг к возвышающимся впереди птицам. Они впечатляют своими размерами и ничтожно малы перед падающим небом.
Дрожь начинает конвульсировать в нас и невидимым препятствием прерывает движение. Может быть, эти птицы способны озвучить биение сердца, прилететь к нам, чтобы взять из наших ладоней вкусных семечек и позволят попросить у них прощения?
«тучная высь смачно торгует собственным телом
клюв приоткрой и лови готовую манну
не приручай своих птиц ни синих ни белых»
Ты робко протягиваешь им свою прозрачную ладошку, в которой несколько капель утренней росы. Она моментально испаряется под лучами раскрошенного этими птицами солнца, и ты начинаешь тихо плакать. Беззвучие опоясывает каждую из птиц – не слышно ни взмаха их гигантских крыльев, ни песни, которую они поют. Прижавшись к пыльной траве, начинаем ощущать их движения – они то парят над нами, создавая мощный поток воздуха, то бессильно ложатся на нас, растворяя нас и смешивая с пылью. Но мы не ощущаем страха и боли. Скорее наоборот, - начинается безумная эйфория счастья и лёгкости.
Они неестественно дики, отчуждение выписано на их крыльях непонятными бурыми пятнами. Каждый наш вздох заставляет их падать вниз, растворяться в нас и вновь мгновенно взлетать ввысь. Ты впадаешь в ступор, твой взгляд неподвижен, в твоих глазах отражается крик. Он исходит от странных птиц и непонятным образом тонет в точной копии неба – безупречной голубизне застывшего озера.
«кто-то неосторожно расшвыривал камни
нет бы мостить дороги нет бы построить горы
глупые птицы шире разинули клювы»
Небо заливает нас дождём. Прибитая пыль въедается в каждую пору страха, мысли тонут в немых криках птиц. Они ложатся на землю и становятся неподвижны – каждая капля дождя, превращаясь в камень, безжалостно уродует их огромные, но беззащитные тела. Ты жаждешь кого-то убить, защитить их, закрыть собой. Я стараюсь не сорваться со своей боли, сознание заходит в тупик, тревога и злость, поскуливая, забиваются на самое дно спрятанной любви к этим птицам.
«им бы сидеть взаперти прятаться в норы
каменным сердцем можно убить любую
крылья сложились в плоские оригами»
Ты ещё ничего не видишь, состояние комы преследует по пятам, сверху свои удары наносит дождь. По птицам – безжалостно, камнями, но мы ощущаем лишь прохладу капель. Всё пространство, насколько хватает взгляда, усеяно душами. Птицы. Да, это так. Они не мертвы, в их глазах застыли не мучения, не страх, не разочарование. В их глазах – Прощение. Они поют свою немую песню, и эта песня начинает заполнять воздух, облака, солнце, нас. Всё растворяется в ней, даже мы.
Дождь мгновенно прекращается.
«каменный сад поражает наотмашь четкостью линий
полным отсутствием красок белых и синих
в крепости лет каменеют свистульки из глины
если птицы хотят улететь отпусти их
Птицы становятся невидимыми, миллионы камней образуют извилистые линии, похожие на лабиринт, в котором куда ни пойдёшь – тупик. «каменный сад поражает наотмашь чёткостью линий». Тупиковая чёткость или смертельная необходимость.
Приблизиться к птицам становится невозможно. До того, как пришли сюда, мы были мертвы, теперь значение жизни осознано окончательно и не представляет никакой ценности, когда распластанные Птицы превращаются в забытый приют, где ты нужен, чтобы взять в руки Птицу и улететь вместе с ней.
Теперь мы плачем вместе. Темнота постепенно разбрасывает сгустки безразличной непроницаемости, но мы продолжаем видеть каждую Птицу. Их прожигающее сияние легко разрезает сумерки и прожигает груды камней, неестественными грудами лежащие на них. Они живы, они готовы к своему последнему полёту. «полным отсутствием красок белых и синих».
Они зовут нас, кричат, приближаются. Странно, они не нужны нам. Никогда не были нужны. Теперь, когда небо стало абсолютно чёрным, мы предаём их, предаём себя.
Мы до этого были мертвы, мы мертвы и сейчас. В отсутствии красок – белых и синих. У нас нет неба, но и у них нет. Мы отпускаем их.
Птицы чернеют на глазах, превращаясь в жутких чудовищ. И вновь животный страх раздирает нас, выкалывает нам глаза, крик перехватывает дыхание. Мы бежим, в наших лёгких комки прибитой пыли. Мы опустошены, жалки, ничтожны.
«в крепости лет каменеют свистульки из глины»
Но они прощают,
они поют
жажда nn
Ты не верь и верь, а выходит, что всё острее,
а выходит – как будто последний бурдюк прострелен:
вот еще немного и я ведь сама из стремен –
нет, не выпаду - испарюсь.
Мне бы в реку свалиться ( да хоть и дважды) –
изнутри разъедает такая жажда –
и становится как-то уже не важно,
почему я еще в строю,
почему мерещится мне пустыня,
но такой тут холод, что пятки стынут,
но такой тут жар, что ложись на спину
и вертись – скоро станешь «гриль»,
как в гигантской сверхсовременной печи, но
кому интересны того причины –
не прошло и трех суток с моей кончины,
а мне мнится, что года три.
И всё это время не с кем поговорить.
Я лежу и грежу безводной пустыней,
караваны вернутся домой пустыми,
лишь верблюды уныло бредут по спинам
полинялых больничных пижам.
Коридоры местные бесконечны,
ухожу, вжимая голову в плечи,
понимая нутром, что никто, конечно,
и не думал меня держать.
ID:
263201
Рубрика: Проза
дата надходження: 03.06.2011 21:59:21
© дата внесення змiн: 30.04.2015 20:06:47
автор: white_snow
Вкажіть причину вашої скарги
|
Знаешь,ты открыла для меня нового Блиц-Си,пишущего мало,но всегда ёмко и контрастно
